Вячеслав Белоусов - Жил отважный генерал

Теперь, приходя в себя после больничных ужасов, спрашивал Семёна, с чем возвратились посыльные? Оказалось, от тех не было ещё ни слуху ни духу.

Семён Наумович Дойкин, он же Дантист, прозванный так братвой за аккуратность, с которой приступал к каждому порученному делу, в разведчиках не сомневался, хотя обиженный вид сохранял – без него Легат решение принимал.

– И Ядца [3] Обжора, сластолюбец ( старославянск .). , и Хрящ – люди бесценные, надёжней и сноровистей средь наших не сыскать, – заверял он, успокаивая Легата. – Ты, Илья Давыдыч, правильный выбор сделал.

– Долго вестей не шлют…

– Ну что же долго? А может, и нечего пока слать?

– Беда… Неужели опять обман? Ошибка?

– Всё в руках Божьих. – Дантист Бога почитал. – А с другой стороны, с кем им весть нам слать? В той тьмутаракани наших надёжных людишек не было никогда.

– Не думали даже, – сетовал между тем Легат, – а кремль-то там древнейший. Городище-то ещё при татарах строилось. Вот дружков Игнатия туда и понесло. Лучшего места нет, чтобы и спрятаться от меня, и кладами промышлять.

– Забыли…

– Там же и Золотая орда сотни лет стойбище имела. Читал я, вспоминаю сейчас, столица у них там была. И Шёлковый путь проходил когда-то в тех же местах. И Стенька Разин разбойничал, из Персиды награбленное свозил, в городе прятал. Золота там хоронится в подземельях немало. Как же мы про эти места забыли?

– Не учли…

– Да кому же учитывать?! – забился в гневе и задохнулся враз от нахлынувшей в грудь боли Легат, замер, побледнел, остывая. – Без меня вы же никто башкой не кумекаете! Что будете делать, если я подохну?!

– Уймись, Илья! Что несёшь! Не гневи Бога!

– Бога вспомнил? Раньше надо было, когда на карте помечали города, где следы искать. Как же прошляпили? Стеллецкий, конечно, там бывал. Этот червь хитрющий, почитай, все подземелья проверил где смог. И на Украине, и у нас в России всё перекопал, проныра!

– Успокойся, Илья Давыдыч. Нельзя тебе. Врачей вспомни!

– А что врачи! Только стращать и могут! – огрызнулся Легат. – Меня больше посыльные наши бесят. Чего молчат-то?

– Всё может случиться, – утешал Дантист, – только у меня сомнений в наших людях нет.

– Головой отвечаешь?

– Головой рисковать не стану. Обоих ты сам отбирал. Без меня обошёлся. Или забыл?

– Не забыл.

– А чего же? Ядца, сам знаешь, угадает любого из дружков Стеллецкого, коль на глаза попадётся. Он же средь них ни один месяц якшался, за своего слыл.

– За своего, за своего, – устав, тяжело ворочал языком Легат. – Да сколько лет минуло! Считай, сразу после войны то было.

– Однако с месяц-два, как сейчас помню, Ядца в одном доме с Игнатием живал.

– Так, конечно… Квартировал.

– Всех его дружков в лицо знал. И на похоронах присутствовал.

– Было.

– А план подземелья Москвы как он у Игнатия стибрил!

– Ядца мастак тогда был, ничего не скажешь…

– Башка у него и сейчас варит на такие штучки.

– Уверен?

– Вот те крест, Давыдыч! – побожился Дантист. – Сам в себя так не верю!

– Трепаться ты горазд, Семён, – закрыл глаза, совсем утомившись, Легат и вспомнил далёкий, тускнеющий уже в памяти сорок девятый год.

В те дни, когда очевидным стало, что жить археологу Игнату Стеллецкому остались считанные месяцы, а возможно, и недели, многих трудов и денег понадобилось Легату, чтобы подселить на улицу Герцена, в квартиру умирающего и его недоверчивой жены, расторопного проныру Ядцу. Тяжелобольной археолог, наученный горьким опытом участившихся в последнее время загадочных пропаж из его собраний то экспонатов раскопок, то уникальных документов, схем, планов самих подземелий древних крепостей, замков, городищ, был недоверчив и подозрителен. Такой же подозрительной была и его жена. Но толстяк Ядца, сластолюбец и обжора, обладал невероятной способностью влезать в души людей, располагать к себе самых недоверчивых. А остальное – выкрасть из архивов бесценные бумаги археолога – было для него пустяшным занятием. К тому времени интерес государственных чиновников к Игнатию Стеллецкому был утрачен. Человек, не испугавшийся когда-то писать письма самому Великому Сталину о необходимости продолжения поисков знаменитой библиотеки Ивана Грозного, сокровищ древних московских государей в подземельях столичного Кремля, для них уже ничего не значил! Собранные им в многочисленных экспедициях и раскопках древнейших городищ, крепостей и подземелий экспонаты, составленные планы, описания тайников никем не охранялись и никому не были нужны.

Когда позже их пропажу обнаружили энкавэдэшники, ловить уже было некого и искать нечего. Впрочем, как и многого чего другого…

Да, неоценимую услугу оказал Легату пройдоха Ядца. Но тогда тот был молод, проворен и предан. А теперь? Время точит камни, куда до них людским душонкам! Да и есть ли она у Ядцы? Теперь он стар, ленив и хитёр. Не любит делиться тем, что попадает в его лапищи. Владеет антикварными магазинами в Киеве и Одессе и живёт припеваючи. Заставь его теперь спуститься в тухлое подземелье, посули мешок добра, торговаться начнёт. А раньше такое поручение, словно шакал подачки, ждал. Соперников растерзать мог.

Легат хорошо знал все достоинства и слабости своих людей, бывших приятелей и товарищей по промыслу. Кандидатуры среди них искал мучительно, сомневался во многих, но остановился на трёх…

В каспийские пустыни послал всё же толстяка Ядцу, но приставил к нему Хряща. Тот не даст подельнику сжулить. А друг друга они давно терпеть не могли, не останови – горло перегрызли бы один другому…

Спустя две недели после выписки из больницы, едва окрепнув, Легат заказал телефонные разговоры. Не на квартиру, а на переговорный пункт, куда поехал один, чтобы Дантист ничего не пронюхал.

В далёком поволжском городке он вызывал человека, известного только ему одному.

– Тащи его сюда, Донат! – Старик Мисюрь, кряхтя, согнувшись в три погибели, чтобы не удариться седой лохматой головой в каменный свод узкого подземного коридора, ткнул горящим смоляным факелом в вонючий тёмный угол.

В углу коридор почти круто заворачивал в сторону и вместе с булыжниковым полом под ногами опускался ступеньками вниз. В свете факела Донат, как ни застилал пот глаза, успел рассмотреть чёрную плесень и влажную зелёную тину на склизких ступеньках. Одна, две, три, четыре…

«Сколько же их там? – с ужасом подумал он. – Не иначе в самый ад ведут!»

Последние ступеньки тонули в густой, словно трясина, неподвижной жидкости. А подземный коридор, наполовину заполненный этой жидкостью, ускользал в чёрную бездну. Страх сдавил грудь юноши, горло пересохло, Донат начал задыхаться и на дрожащих ногах привалился к холодной стене. Всякое бывало, но в такие подземные глухие закутки отец его ещё никогда с собой не брал.