Вероника Черниенко - Возвращение Морроу

Удаляющиеся фигуры четверых наездников скрылись за поворотом главной дороги уводящей в сторону леса. Ни единого слова, ни единого предчувствия к тем последующим страшным событиям не было. В то время как его галопом пронесла лошадь спустя пять часов охоты, я мирно наслаждалась послеобеденным сном. В ту минуту, когда резкий удар головой о камень убил его, мне снились морские просторы, высокий маяк на берегу окруженный чайками и летящей морской пеной. В тот момент, когда его сердце остановилось, я ничего не почувствовала. Только лишь громкие крики мужчин спрыгивающих с лошадей и тащащих к дому что-то крупное, завернутое в темно-зеленую палаточную ткань, вырвали меня из плена иллюзий, в которых я пребывала. Вскоре я погрузилась в новые, более тяжёлые и безрадостные переживания, лишь на короткий миг, открыв настоящую реальность. В ней люди умирали, предавали и жестоко бросали. Так не стало и Генри Морроу. Приехал доктор, он сожалеющее покивал и как- то очень по-доброму сжал руку Леоноры, а затем поцеловал, увидев меня в проеме, она одернула ее, недовольно взглянув на меня. Тогда я многому не придавала значения в силу своего возраста.

Ненавижу ее! Господи, как я ее ненавижу! Никогда не думала, что способна так ненавидеть.

Самое плохое не ненависть, а то, как я воспринимаю это чувство. Оно мне нравится, дает определенный стимул. Что скрывать, я никогда не считала себя бесстрашной. Я боялась хулиганов мальчишек живущих по соседству, папиных лошадей, садовника из-за его покалеченного лица и глаза – стыдно признаваться, но боялась. Я и сейчас многого боюсь. Но ненависть во мне, делает меня сильнее, но она неподвластна мне. Она поднимается из таких глубин, которые я никогда не предполагала в себе, она рвётся выплеснуться наружу. Не в крике – крик беспомощен, не в махании кулаками – драка ничего не решает…к тому же я девушка. Моей ненависти нужно большее: уничтожить их всех, стереть Леонору с лица земли, чтобы ничто не напоминало, о ее существовании. Что на счет её детей? Я сомневаюсь на счет Джорджа, думаю, время поможет мне принять решение. Ненависть это черная вода заполняющая пространство, отведенное для любви. Так бывает, если место любви пустеет. Поднимается большая волна, разрушающая и опустошающая, гонимая порывистыми мыслями, как ветром.

Я осознаю прикосновения своих пальцев к книге. Визуально я воспринимаю страницы книги, впитываю глазами белизну её листов, и черноту букв. Я осознаю и контролирую не только отчетливые, движения руки, переворачивающей страницу, но и легчайшие движения глаз и головы.

Фактически, люди редко осознают движения головы и глаз во время чтения. И, если только нет прямых помех, почти совершенно не осознаются другие части тела, непосредственно не участвующие в процессе чтения.

Читая, вы вряд ли полностью осознаете, что попутно происходит с вашим телом: как себя ведут ваши ступни и ноги, что происходит в пояснице, движутся ли плечи, как вы дышите, ровно ли вы сидите. Пока у вас ничего не болит, вы себя почти не ощущаете. Замечаете, разве что, голову, ноги и руки, да и то, вероятно, без внимания к тому, как они действуют. Когда вы читаете книгу, перед вами возникают картины, рожденные её содержанием. Эта картинка может увлечь вас настолько, что вы даже на миг забудете, откуда она появилась, то есть о самой книге и что вы находитесь совсем не в том месте. Иногда я чувствую реальную боль, после того как о ней прочитаю или подумаю. Странно негативное и вредное быстро умеет проявиться, тогда как что-то хорошее слишком медлительно, иногда оно происходит в твоей жизни, когда уже совсем не имеет значение и поэтому остается незамеченным, если происходит вообще. Почему как я не стараюсь у меня не получается, почему если мне плохо и больно, это не заканчивается так быстро. Мне многое приходилось выносить, но я слаба, слаба, как и прежде. Просто я не хочу это показывать, не хочу в это больше верить. Я люблю читать, сейчас это моё успокоение. К гостиной примыкала столовая с большой верандой для летних завтраков, и я ускользнула туда. Забравшись на диванчик в оконной нише, я поджала ноги по-турецки, почти совсем задернула гардину из розового штофа и оказалась в убежище. Здесь я чувствовала себя защищённой и свободной. Не нужно было держать спину прямо, сидеть как подобается светской даме. Можно было оставаться собой и, похоже, всех устраивал тот момент, что меня не существовало в жизни моих «любимых» родственничков около трёх часов в день. Я брала с собой книги и подолгу рассматривала рисунки и иллюстрации. Я часто представляла, как рисую линии и изгибы или фотографирую людей. Я часто рассматривала издание знаменитого мастера фотографии, стоящим наравне с Левицким, это был Андрей Деньер, выпускник Академии художеств, открывший в 1851 году в Петербурге "Дагерротипное заведение художника Деньера". Он первым создал альбом, в который вошли фотопортреты известных деятелей русской культуры: путешественников, ученых, врачей, артистов и писателей.

Справа меня прятали алые складки гардины, слева прозрачные стекла. Время от времени, переворачивая страницу книги, я поглядывала в окно на открывавшийся за ним не меняющийся вид – вдали темнел лес, периодически из-за туч появлялось солнце, ветер гнал дождевые тучи над гнущимися ветками деревьев и кустов. У меня всегда мёрзли ноги, они были холодные как льдинки, но я упрямо не покидала своего укрытия, несмотря на холод, тянувшийся с веранды. Однажды я взяла книгу, принадлежавшую мачехе. Она была религиозного содержания и в ней описывались, а также иллюстрировались человеческие грехи. Страницу, на которой дьявол держал женщину за плечи, я тут же перевернула, холодея от ужаса. Как и другую, где вместе с народом в толпе зевак стоял кто-то черный с насмешливой улыбкой, глядя на виселицу стоящую впереди. Каждая картинка содержала какую-то поучительную историю, страшную и загадочную для моего неразвитого детского ума. Все же это было хоть и страшно, но необычайно интересно – не меньше вечерних рассказов Зинаиды, когда она бывала в добром расположении духа и утюжила хозяйское бельё. Она разрешала мне сидеть рядом вместе с её племяшкой, которая была старше меня на три года. Зинаида потчевала нас перипетиями любви и приключений, заимствованными из старинных сказок и еще более старинных баллад. Когда она разглаживала кружевные рюши на платьях Леоноры, то замолкала.

Это было днём, после обеда. Штора резко одёрнулась в сторону. Мачеха смотрела, сердито сдвинув брови.

– Зинаида подойдите и заберите у неё книгу!

Зинаида повиновалась. Я встала, готовясь к очередному приговору мачехи, опустив глаза.

– Как ты посмела брать мои книги! Ты ещё ничего не смыслишь в этом! – крикнула она, не сдержавшись – Если ты так этим интересуешься, я отправлю тебя туда, где тебе об этом подробно расскажут.