Андрей Воронов-Оренбургский - Когда оживают легенды

Помнила она и первую ночь, когда их обнаженные, охваченные трепетом тела касались друг друга, помнила, как щекотал бизоний ворс их сырые спины, как горячо шептали их губы слова ласки и верности…

И ныне, исступленная болью от потери любимого мужа, она ничего не замечала вокруг, не слышала боя колотушки глашатая, гортанными выкриками созывающего народ к большой палатке Совета.

Но не только утрата мужа терзала душу Белого Крыла. Не менее горьким было и то, что теперь, когда его не стало рядом, она вдруг явственно ощутила себя чужой среди вахпекуто.

По воле Великого Духа, она, будучи совсем ребенком, была отбита военным отрядом санти у черноногих 24 , кочевавших от реки Джеймс, через страну ассинибойнов 25 на запад, в Монтану. С тех пор прошло двадцать зим; она почти полностью забыла язык пиеганов, но не смогла сродниться с заклятыми врагами своего народа. Да, она не помнила устоев родного племени, но в ее жилах текла кровь доблестных воинов пикуни, не привыкших показывать неприятелю спину.

Мрачная и подавленная, Крыло опустила голову на колени. Блестящий дождь черных волос коснулся бизоньих шкур. Горе и тоска, переполняющие ее душу, стали нестерпимыми, как кровоточащая рана. Она поняла, что не сможет больше жить с дакотами без любимого.

“Ты хочешь вернуться к черноногим?” – шепнул ей внутренний голос.– “Да… если не спасу мужа!” – мысленно ответила индианка.

Ресницы ее дрогнули. Она подняла глаза и посмотрела на высокое небо – туда, куда струился легкий дым очага, туда, где заплетались по священному кругу мироздания шестнадцать шестов типи; туда, куда не раз были устремлены их взгляды после ночных утех; туда, где блистали звезды, где открывалась Вечность.

Сквозь слезы в ее глазах засветилась радость. Нет! Она больше не станет терпеть вражду и напускное презрение ревнивых дакоток. “Я – свободна, я выбрала свою тропу!”

Еще не веря в счастье своего решения, она бросила взгляд в сторону Уанжилы и твердо сказала, точно отрезала:

– Крыло пойдет туда, где ее муж.

– Не смей, змея,– раздолось из-под медвежьей шкуры.– Кто будет заботиться обо мне, старухе? Я мать твоего мужа. Вахпекуты не позволят, чтобы пиеганская сука тявкала на мать вождя!

Лысая голова на морщинистой, как у черепахи, шее вынырнула из темноты. Глубоко утопленные глаза метали молнии. Плетка, просвистев у щеки Крыла, едва не рассекла ее в кровь.

Женщина пикуни стремительно поднялась на ноги. Стройная и гибкая, как ветка тиса, она стояла с мерцающим ножом мужа над перепуганной старухой и молчала.

Ханпа Уанжила, бледная как смерть, шарахнулась в сторону, зацепив шнурками стоптанных мокасинов уложенные стопкой у алтаря сухие бизоньи лепешки. Поначалу они вспыхнули голубым свечением, затем крепко взялись изголодавшимся огнем и бойко затрещали, выбрасывая вверх снопы алых искр. В типи стало светло и невыносимо жарко. Палатка превратилась в инипи 26 .

Старуха хищно ощерилась редким гнильем зубов. Вытянутые вперед венозные руки, похожие на корявые ветви, тряслись. В глазах застыли страх, ненависть и… зависть.

Она видела перед собой силу, молодость, красоту, волю. Полыхающий костер бросал причудливый скачущий узор из черных, золотых и рыжих пятен на медную кожу невестки; густые, искрящиеся в бликах огня волосы вороными струями падали на ее высокие плечи; зубы белели, словно сырой перламутр; занесенные над головой руки натягивали тугую грудь и вздергивали выпуклые темно-кофейные соски.

– Опомнись! Мой сын не простил бы тебе этого! – взмолилась Уанжила

Женщина пикуни брезгливо передернула плечами. Не проронив ни слова, она сунула клинок в ножны и принялась натягивать ноговицы.

В тио-типи Совета, который белым конусом, подобно снежной шапке, возвышался в центре стоящих по кругу палаток, плыл дым калюмета 27 . Здесь в несколько рядов восседали на шкурах лучшие из лучших племени санти. Это были красивые в своем мужестве и мудрые в своей старости люди. К каждому слову, которое здесь произносилось, отношение было особое. Люди, бравшие его, не раз водили военные отряды: орлиные уборы, бахрома из скальпов врагов на боевых рубахах и леггинах 28 были красноречивыми доказательствами их побед.

Священная трубка совершала пятый круг, торжественно переходя из рук в руки. Над седыми головами старейшин, великих вождей и воинов рассыпались взволнованные голоса, взрывались страстные речи.

Чубук из яшмы указал на небо, на землю, качнулся на север, юг, восток и запад, упреждая духов, что властвуют в тех пределах, в искренности сказанных слов. Тот, кто брал трубку, поступал так, как поступали тысячу лет назад его предки: держал ее курящейся чашкой вниз и болтать языком не торопился. Слово – не птица: вылетело – не поймаешь. Но не было единства в их сердцах, и сквозь напускное спокойствие медно-красных, с тяжелыми скулами лиц проступали страх перед будущим, вековая жажда мщения, надежда и отчаяние.

Наконец трубка достигла Ото-Кте – вождя племени сиссетонов. Разжиреншнй и мрачный, как грозовая туча, он сидел и потел в наброшенном на плечи косматом медвежьем плаще. Самодовольное, широкое, как скваттерская сковорода, лицо с заплывшими глазами лоснилось от пота. Голову его венчал бизоний скальп с огромными, остро отточенными рогами, на концах которых при малейшем двиижении трепетали белые пучки орлиного пуха. Мочки ушей были рассечены, в них покачивалось по серебряному доллару. Из-под лохматой шапки черными змеями сползали до пояса лоснящиеся жиром косы с голубыми шнурами. Одежда из тончайшей белой замши была богато расшита мелким дорогим бисером и стеклярусом. Шею украшал нэклинз великолепной чейенской работы, елочкой спускающийся на грудь. Ото-Кте был стар, но не последней старостью, думающей о вечности.

Он сидел неподвижно, по-рысьи щуря хитрые глаза. Ог его цепкого, липкого взгляда не ускользали ни дикие ненавидящие взоры, которыми порою обменивались вожди союзных племен, ни мучительная растерянность, написанная на многих лицах. В пятый раз трубка Совета согревала священным теплом его пальцы, и в пятый раз язык его был нем, а глаз лениво рассматривали замысловатую вышивку мокасин.

Собравшиеся уже не ожидали услышать голоса вождя сиссетонов, когда на трубке Совета качнулись связки крапчатых перьев Птицы Грома – Ото-Кте поднялся медведем. В палатке наступила тишина.

– Нет! – Ото-Кте выкрикнул это слово высоким дискантом, который никак не вязался с его фигурой и бесстрастным за секунду до этого выражением лица.—Нет больше места на этой земле союзу санти! Черный Орел был великим вождем вахпекуто, но слишком гордым. Он решил до конца идти по тропе войны. И что же, братья?.. Сейчас он сам в руках бледнолицых, и сдохнет, как побитая собака. И увидите, белые отрежут ему голову и насадят на шест так же, как они это сделали две зимы назад с Маленьким Вороном в Сент-Поле. А ведь я говорил ему! – тон речи стал торжественным и важным. – Я не раз говорил ему, что с белыми надо жить в мире! Они сильнее и умнее нас…