Авраам Мапу - Сионская любовь

– И голова и руки мои – к твоим услугам, господин, – отчеканил Зимри в ответ.

Говоря по правде, голову и руки свои Зимри сроду ни к какой работе не прикладывал, а все искал, как бы половчее обмануть и получше нажиться. Оттого опасался сперва, не вышла бы наружу его история. Главное же, все прислушивался и присматривался к тому, что говорят и делают в доме, его приютившем. А утаенную от Иядидьи печать к письму Хананеля, хранил, как зеницу ока, и все говорил: “Печать эта – мой новый тайный идол. Придет время, и сослужит службу”.

Негодный Азрикам

Азрикаму, юному отроку, десять лет, и живет он в доме Иядидьи и Тирцы. Он не дружен с хозяйскими детьми Тамар и Тейманом. Каверзы замышлять горазд и все поколотить норовит брата и сестру. Иядидья и Тирца своих жалеют, а за чужого им досадно и тревожно. “Яблоко от яблони близко падает. У Хагит раздоры да брань на уме были, таков и сын ее растет”, – думает Тирца.

Добрые Тамар и Тейман не любили пакостника и драчуна Азрикама. “Сей отрок чужд и враждебен моему дому, – думает Иядидья, – удалю его до поры до времени, пусть воспитуется в поместье отца своего. Не хочу, чтобы теснил моих деток. И, наверное, если отделить его, то доброе сердце Тамар с годами забудет детские обиды и не ожесточится к нареченному”. Иядидья призвал Ахана, домоуправителя Иорама, и просил его забрать к себе Азрикама и беречь дитя, как зеницу ока, и пестовать его, а лишь по субботам и праздникам возвращать домой. Ахан подчинился, ликуя втайне, а Иядидья весьма оценил сей поступок и поставил его в заслугу Ахану.

Азрикам в доме Иорама – все тот же колючий терновник. Он рос, и с ним росла его неприглядность. А Тамар с годами становилась все прелестней, и красота и душа ее расцветали. Как разнились они меж собой! Азрикам со слугами жесток, и с людьми скуп, и даже нищему не подаст. Тамар, само милосердие, любезна всем домочадцам, и сердце ее болит болью бедняка, покуда не поможет тому. Азрикам бахвалится богатством и знатностью своего рода, а якшаться с юношами низкого звания почитает за постыдное. Скромная Тамар не чурается девушек из неродовитых семей и со всеми проста и добра. Лицом и сложением Азрикам похож на грубую деревянную статую, которую неумелый скульптор покрыл золотом, чтобы скрыть худую работу. А знатность Тамар – словно драгоценное обрамление алмаза – ничего не скрывает и даже не украшает, а лишь оттеняет чудо сияющих граней.

Азрикаму шестнадцать лет, и он мал ростом, лицо веснушчатое и в рытвинах, и голова с волосами соломенного цвета неуклюже возвышается над широкими плечами. Тонка и стройна, как пальма, шестнадцатилетняя Тамар. Совершенна красота ее и благороден нрав. Всякий, кто видит ее – не в силах глаз оторвать. Иядидья и Тирца, любуются на свое чадо, и сердца родителей ликуют.

Излишни слова – решительно и во всем противоположны Азрикам и Тамар, и ничто в мире их не роднит. Лишь в голове Иядидьи нерушима эта связь, как нерушим союз его с Иорамом. А скольким достойным отцам, озабоченным женитьбой сыновей, он отказал! Тот, у кого на уме и на языке одни лишь белые кони в яблоках, тот и во сне видит белых коней в яблоках.

Зимри и Азрикам

Письмо Хананеля хранилось в комоде у Тирцы. Как-то раз, Тамар, уже девица, наряжалась в материнских покоях, и увидала письмо и прочла его. И чудный дедов сон вскружил голову Тамар. Все стоит у нее перед глазами статная фигура с мечом и в шлеме. И вот уж не деду, а внучке снится, что она – невеста прекрасного всадника. И сколь любила она того юношу в своих снах, столь отвращал ее Азрикам наяву. Увидит его – и содрогнется.

Азрикам – не слеп. Вот призвал он к себе Зимри.

– Это по твоей вине, любезный, избегает меня Тамар, и враждою полны глаза ее. Все снится ей черноволосый красавец, который и на свет не родился, небыль пустая. Письмо, тобой привезенное, – яд, деготь, что чернит мой лик в голове девицы. А теперь потрудись-ка расположить ко мне Тамар. И сделай это незаметно, тонко, с умом. Я щедро тебя награжу, все получишь, – сказал Азрикам.

– А я знаю, что Тамар тебе дороже всех богатств мира, и знаю также, что не завоюешь ты ее любовь ни за какие сокровища. Здесь лукавство требуется, мой юный господин! Но я не пущу в ход свою хитрость и уловки, на которые горазд, покуда не уверюсь всей душой, что ждет меня достойная награда. А пока дай мне три дня на размышление: дело не простое, – ответил Зимри.

Миновали три дня.

– Что надумал? – вопрошает Азрикам.

– Прежде всего – совет: доверься мне целиком. Если принимаешь это, то перед нами два дела. Первое – придумать, как заставить девицу забыть зловредный сон. Второе – умудриться обратить тебя из отвратного в глазах Тамар в желанного ее сердцу. Причитается с тебя триста серебряных монет. Я отдам их верному человеку, и тот поступит по моей указке. Не сомневайся – добьемся своего! – ответил Зимри.

– Я с деньгами расстаюсь нелегко, но если вернешь мне Тамар, вдесятеро из моей руки возьмешь, – посулил Азрикам.

На дальней окраине Иудее нашелся верный человек. Дал ему Зимри печать от письма Хананеля, научил, что сказать Иядидье и науку подкрепил серебром, полученным от Азрикама. Так из корыстолюбия вырастает лжесвидетельство.

Выученик Зимри явился к Иядидье и говорит: “Слушай меня, господин. Я – земляк твой, житель Иудеи. Случилось мне быть в краю, где бедствуют изгнанники из Шомрона. Там говорил я с Хананелем, твоим тестем. Бедный старик лежал на смертном одре. Едва ворочая языком, он сказал мне: “Вот тебе моя печать. Если Богу угодно будет вернуть тебя в славный Сион, отдай сию печать зятю моему Иядидье и передай на словах, что сокровища свои я схоронил в надежном месте. Прежде, чем я назову тебе это место, поклянись, что не откроешь тайну никому, кроме Иядидьи”. И только я приготовился произнести слова клятвы, как изменил язык умирающему, и покинули его последние силы, и путы смерти связали его душу, и навеки умолк старик. И вот, с Божьей помощью, я вернулся на родину и вручаю тебе печать Хананеля”.

Заплакал Иядидья, услыхав рассказ. Позвал Тирцу, сообщил ей горькую весть и прибавил: “Говорят, со смертью сновидца умирает сон. Придется забыть о юном всаднике и сокровищах Хананеля”. Сомневается Тирца: “Не злоумышленник ли придумал эту ложь, чтоб заставить Тамар забыть о чудесном сне?” Но возражает Иядидья: “Мы гоним прочь бред безумных, а видениям спящих доверять?” И Иядидья уверил жену, что земляк не лжет, и Тирца принялась оплакивать отца.

Тамар не меньше матери горевала о смерти Хананеля и о чернокудром юноше из несбыточного сна, но ненавидеть Азрикама не перестала. Рассердился Иядидья на дочь, а та говорит: “Воля твоя, отец. Стану выказывать почтение Азрикаму и жить поселюсь в его доме, да только не в радость ему это будет, и не часто он захочет мне на глаза показываться. Ведь знает, что в сердце своем я презираю и дела и облик его. И что из этого выйдет, отец?”