Олег Хафизов - Сабля Волынского

Последний этап пути до Астрахани посольство преодолело на баркасах по Каспийскому морю. Поскольку же слон не помещался ни на одно из имевшихся суден, то Волынский отправил его под конвоем десятка драгун сухим путем, через долины Дагестана. К этому времени посол успел издержать на слона около тысячи рублей – более, чем на всю двуногую часть своей свиты – и настолько с ним сроднился, что расставался со слезами.

– Вы не поверите, но его превосходительство очень щекотливы, – заметил Кубанец со вздохом. – Порою он может всю ночь провести рядом с больным щенком или жеребенком, выкармливая его соской.

– Я слыхивал другое! – удивился Родионов.

– Вы слышали о его брутальности к людям, а я вам толкую о гуманности к зверям, – возразил Кубанец.

Итак, слон под конвоем дошел пешком до Астрахани и прибыл даже днем ранее самого Волынского, попавшего в шторм. Когда же Артемий Петрович спрыгнул с корабля и бросился на двор коменданта, где квартировал слон, несчастный зверь был уже при последнем издыхании.

Астраханский обер-комендант Чириков, давно пылавший завистью к молодому царскому послу, не мог перенести того, что Волынский возвращается в столицу живой и здоровый, с триумфом, да еще ведет царю такой подарок, от которого Петр с его страстью к диковинам придет в дикий восторг. Он тайно подпоил слона сивухой. Слон заскучал, заревел, его стало рвать зеленой пеной, и он скончался, так сказать, на руках безутешного Волынского.

Волынский получил от шаха, восхищенного умом русского посланника, и персональные подарки. В числе сих последних была пара черных арапов – сильный молодой негр и красивая девка к нему в пару. Эта девка, если верить Артемию Петровичу, формами напоминала эбеновую Венеру, но сам ее цвет отбивал обычное мужское хотение, как если бы она была не человек, а бессмысленная статуя.

Не испытывая к черной Венере эротического влечения, Волынский прочил ее в подарок тому, кому она была предназначена самою природой – своему другу, инженер-поручику и крестнику царя Ибрагиму Петровичу Ганнибалу, который, как известно, был негром.

«Я нашел Ганнибалу такую невесту, которая бела, как сажа», – писал он приятелю в Петербург, умоляя раньше времени не раскрывать сюрприза.

Однако обратный путь затягивался. Для того, чтобы уберечь целомудрие черной красавицы до того момента, когда ее заключит в объятия арап Петра Великого, Волынский оставлял ее на ночь в своем шатре. Ему стали приходить в голову гипотезы насчет того, как устроены женщины африканской расы и насколько их физика отличается от той, с которой он уже имел удовольствие ознакомиться при своих многочисленных связях с русскими, жидовками, чухонками и дамами иных, привычных ему племен.

Наконец, Волынский убедился, что разницы никакой нет. Более того, за время совместного путешествия он настолько привязался к своей черной наложнице, что решил не отдавать ее Ганнибалу, изменив тем самым весь ход русской литературы.

Эта бойкая, добрая девка, окрещенная Анной, жила при нем в Москве, а затем и в Астрахани, куда он был назначен губернатором. И вот, в один прекрасный день до черной Анны дошло, что ее господин обручился с прекрасной белой княжной, сестрой русского царя, которая скоро приедет к нему жить в Астрахань. В негритянке проснулся дикий дух предков. Ее несколько раз заставали за какими-то таинственными занятиями. Она исподтишка мастерила из тряпок и веток кукол, что-то над ними нашептывала и колдовала, а по ночам Волынский не раз просыпался от того, что она сидела рядом с его альковом и молча глядела на него своими пылающими глазищами.

Словом, от этой пантеры необходимо было избавиться, пока она не натворила беды с женою Волынского, его потомством или им самим. Однако она была беременна. И, едва дождавшись, пока Анна родит ему чернокожего потомка и окрепнет после родов, Волынский выдал ее замуж за негра Ермила Иванова, также привезенного из Персии, и отправил все это семейство чернокожих Ивановых в подарок императрице Екатерине Алексеевне, которая, как известно, обожала всевозможных карлов, арапов, уродов и шутов.

– Что же этот мальчик, сын Артемия Петровича? – справился Родионов.

– Благоденствует. После смерти императрицы он остался со своей семьей жить при дворце, где служит истопником. Его зовут Петром Ивановым. Он точная копия Артемия Петровича, если бы его превосходительство сильно вымазали сажей, и такой же пылкий карахтером.

И он – не единственная копия, разбросанная патроном по свету вне брака. Хотели ли убедиться?

– Страсть как хочу! – вырвалось у заинтригованного прапорщика.

Кубанец позвонил в колокольчик и приказал прислать лакея Немчинова. А пока этот человек не явился, дворецкий успел шепотом объяснить, что сей восемнадцатилетний малый – еще один сын, прижитый Волынским блудно, уже после свадьбы, от некой шведской девки Таньки, в то время, когда его жена носила дочь Анну и сохранялась у родственников в Москве.

Лакей Немчинов оказался, действительно, разительно похож на Волынского. Но, как бы для демонстрации своих неисчерпаемых возможностей, природа окрасила его волосы в огненный цвет и усыпала лицо веснушками.

– Чего угодно? – хмуро справился Немчинов.

– Серебро в порядке?

– Что ему сделается, серебру?

– А ты проверь, так ли разложено, как я велел.

Между лакеем и дворецким началась вялая перепалка в таком грубоватом и якобы враждебным тоне, каким разговаривают между собою только очень близкие друзья или родственники, которые не считают нужным друг с другом церемониться, но и не могут в своей ссоре зайти дальше перебранки. Манера разговаривать и сама поза их при этом была настолько разительно схожа, что у прапорщика мелькнуло в голове: «Если существуют шведский и арапский потомки Волынского, почему не быть татарскому?» Это, во всяком случае, объясняло бы ту высоту, на которую залетел сей безродный человек.

После обеда все скопом перешли в просторную залу с гобеленами по стенам и картиной на потолке. Если бы Родионов был в комнате один, он бы рассмотрел подробнее эту срамную фреску, напоминающую драку пьяных драгун и стрельцов в русской бане: на ней две группы голых мужиков в шлемах с перьями тянули за руки в разные стороны румяных девок, едва прикрытых простынями.

Гости расселись по англинским стульям с мягкими подушками и стали угощаться модным редким вином, которое слуги разносили на подносах с фруктами и сластями. Этого вина еще не было вдоволь даже в богатых домах, оно сильно шипело и брызгалось, когда его наливали из бутылки, било в нос газовыми пузырьками и будоражило. Однако хмель от него слетал так же быстро, как и налетал.

Высокий, моложавый и, выражаясь по-современному, спортивный Волынский в лазоревом кафтане, сплошь залитом бриллиантами и золотом, вывел за руку шестнадцатилетнюю дочь Анету, такую же восхитительную, как он сам. Анета села за клавикорды и начала, разминаясь, перебирать перламутровые клавиши прелестными пальчиками, в то время как зефирный немчик-учитель, сразу не понравившийся Родионову, все льнул к ней, листал ноты и что-то нашептывал.