Роман Арефкин - Мост, колодец и тень

Дети были рады моему возвращению из «рабочей поездки» и они смеялись, дёргая меня за руки, перебивая друг друга на все голоса, я же только смотрел на них.

Чуть позже Инна объявила сбор и вскоре она уже выводила наших детей на улицу, намереваясь проводить их до автобусной остановки, откуда их забирал школьный автобус и их следующее появление, разрушающее идиллию тишины, должно было состояться только во второй половине дня.

Пока их не было дома, я осматривал то, из чего состоял наш интерьер. Жили мы не в нужде, хотя всё вокруг было просто, с лёгким налётом аскетизма, который здесь, в Скандинавии, почитался за проявление хорошего вкуса.

Помимо утвари, предметов обихода и иных незатейливых предметов, я не обнаружил вообще ничего, что могло бы хоть как-то отразить особенности нашей жизни. В нашем гардеробе были вещи, каждая из которых была мне хорошо знакома. Я помню, как старательно избавлялся от всего, что напоминало о Инне, это было частью терапии, совет одного из многочисленных психологов, нанятых моим отцом.

Мой отец… Я поймал себя на мысли, что вчера я наблюдал того своего отца, которого оставил в «прошлой жизни», энергичного, жёсткого, бескомпромиссного. Я помнил, как в самом сердце я питал неприязнь к этим его чертам, однако теперь, вспоминая – каким подавленным он был – пытаясь помочь мне, я вдруг пришёл к выводу, что тот его образ – с «шпорой в заднице», устраивал меня куда больше. Да, с ним было тяжко, но он сам – не страдал из-за меня.

В нашей спальне, спустя какое-то время, я увидел картину. Этот предмет интерьера был мне незнаком, раньше я его никогда не видел, наверно поэтому он словно заноза – впился в мою роговицу.

Это была картина маслом, выполненная в современном стиле, с чёткими текстурами. Судя по всему, это был сперва карандашный рисунок, по которому, позже, была пущено оживляющая вид – краска.

По своему стилю это был пейзаж, и мне понадобилось какое-то время, чтобы разобрать его детали. Это был вид на долину, в которой нашли своё уютное расположение два каменных дома в два этажа, с деревянными двускатными крышами. У одного из домов, из крыши выходил дымоход, горловина которого выпускала тонкую струйку дыма. В нескольких местах, словно повинуясь случайному выбору художника, из каменистой почвы, покрытой зелёной травой, в небо устремлялись гордые ели. Они стояли пучками по три штуки, те, что были ближе всего к наблюдателю – выглядели столь внушительно, что казалось, если бы откуда-то с заднего плана подул ветер, эти исполины бы накренились на того кто смотрел на картину. Петляющая, каменистая дорога уводила вдаль, делая изгиб вокруг выступающего из земли камня. На заднем фоне виднелась огромная гора, вершина которой упиралась в синее, практически безоблачное небо. Это напоминало альпийские мотивы в работах кисти Альберта Лигера и подобных ему пейзажных романистов. Где-то слева, за одним из стоявших неподалёку домиков, начинался лес, который словно вырастал из скальной породы. Присмотревшись внимательней, я разглядел тропу, которая брала своё начало у подножия этого скального массива и начинала уводить вверх, извиваясь – что змея. Мой взгляд опередил хитрый ход тропы и я разглядел как на возвышенности скалы проступали контуры руин какого-то сооружения, явно фортификационного толка. Словно старательная кисть художника поместила туда, в максимально естественной манере, руины крепости.

Все эти деревья, тропы, горы, небо, в конце концов, мне достаточно было нескольких минут вдумчивого созерцания, чтобы в моей памяти увиденное совпало с пережитым. Сомнений быть не могло, на картине был выхвачен фрагмент пространства из моего странного путешествия. Я не знал, как правильно именовать этот феномен, но называть его галлюцинацией или видением – язык не поворачивался. Я был шокирован этим обстоятельством, как если бы фрагмент моего сна, увиденный кем-то ещё, вдруг нашёл своё воплощение в материальном мире в виде картины.

У картины не было подписи, так что я затруднялся определить авторство полотна. Лишь позже, когда Инна вернулась, она хотела мне что-то сообщить, но я перебил её и сразу же отвёл к картине. Мы стояли в нашей спальне, она только и успела разуться. Мы оба смотрели на картину, молча, наши взгляды прогуливались по тропам, слонялись между елями, периодически прикасаясь к горным вершинам.

– Откуда у тебя эта картина? – спросил я.

Инна посмотрела на меня с изумлением.

– Как, ты и этого не помнишь. – в её голосе послышались нотки разочарования – Я нарисовала эту картину, незадолго до того как мы приехали в Шиксаль.

Я обомлел от удивления, не придумав ничего лучше, чем спросить:

– Ты уверена?

– Разумеется я уверена! – отрезала Инна – Я потратила два месяца, чтобы нарисовать её, и закончила лишь незадолго до нашего отъезда.

– А откуда… – я не знал, как сформулировать этот вопрос – ну ты понимаешь, откуда ты взяла идею для этого пейзажа?

Вместо ответа Инна вновь посмотрела на картину, словно пытаясь что-то вспомнить и я мог поклясться, что-то несомненно проскользнуло в её памяти. Она прищурилась, как если бы это могло помочь её внутреннему взгляду рассмотреть глубины собственной памяти.

– Знаешь, – отвечала она – ты наверно будешь смеяться, но я не могу вспомнить, где именно видела это место.

Ещё одно мгновение она молчала, затем продолжила:

– Я видела это место, как если бы то был сон или наваждение, но я не могу вспомнить где и когда.

Я не стал настаивать, отчасти потому, что ощущал, как нелегко ей давались эти воспоминания, а отчасти – потому как боялся получить ответ. Ещё больше я боялся подтолкнуть её к той пропасти, откуда, совсем недавно, мой мир был извлечён. Для чего? Чтобы дать мне второй шанс? Это стало первостепенной загадкой моей новой жизни.

Меж тем, жизнь шла своим ходом, и я старался изо всех сил привыкнуть, адаптироваться к ней, ощущая свою чуждость и липкое чувство неуместности моего присутствия в этой жизни, как если бы я вторгся в чей-то сон. Одолеваемый подобными мыслями, я утешал себя лишь тем, что если это и был сон, то принадлежать он мог лишь мне, столь родными были эти видения счастья.

Мои дни были размыты, они словно просачивались, что мелко-дисперсный песок сквозь пальцы. А вот утреннее время и вечера я проводил с семьёй, в новообретённом мире. Привыкая к ним, я не переставал задаваться вопросом, что заставило меня некогда разрушить эту идиллию. Теперь я был готов на всё, чтобы только защитить наш микрокосм, позволив своей, вновь ожившей душе, зацвести жизнью весеннего луга.

Ночами я наконец стал высыпаться. Во многом это стало возможным благодаря полному отсутствию сновидений – как таковых. Я конечно понимаю, что сновидения никуда не делись, это попросту невозможно, однако я утратил способность помнить даже самые поверхностные их черты, из-за чего между моим засыпанием и пробуждением установилась «чёрная пропасть», сжирающая часы моего покоя.