Барталомей Соло - Драма 11

– Мне страшно, – был ее ответ.

– Страшно от чего? Я что, похож на маньяка? Или я тебя как-то обидел? Чего ты боишься, если даже не помнишь ни хрена?

– Этого и боюсь, – кивнула она. – Я не знаю ничего о себе, не знаю, кто я такая, как будто я маленькая девочка. Дурное предчувствие не оставляет меня, в голове мелькают какие-то образы, но я ничего не могу разобрать. Я не знаю, что мне делать, – в глазах ее показались слезы.

– Стоп! – выкрикнул я, и она дрогнула. – Слез я не переношу. Как-то раз я треснул по затылку мальца, который разнылся у меня на глазах из-за того, что мамаша не купила ему киндер. Потом мне пришлось отдать этой истеричке круглую сумму, чтобы не доводить дело до суда, но оно того стоило. Могу повторить, если потребуется. Мы будем решать все проблемы на уровне цивилизованного взаимодействия, исключая эмоциональные всплески. Сейчас же утри слезы и начинай есть. Иначе так и помрешь с голоду.

Она всхлипнула и замерла.

– Быстро! – выкрикнул я. Матильда дрогнула, схватила вилку и тут же приступила к трапезе.

К десяти утра я был полностью готов. Надел новый итальянский костюм, еще не ношеный, побрился и причесался, укомплектовал свой походный чемодан. Дал напутствия Марии в отношении Матильды, заново приказал привести ее в порядок, а сам отправился в участок. Иван ждал меня у дома, и если я свой организм подпитывал различными секретными препаратами, чтобы оставаться в бодрости духа и в здравом уме, то у этого парня точно были свои секреты, ибо он снова был бодр и свеж, как будто не было вчерашней бессонной ночи.

– Вот список, – закончив черкать на клочке бумаги, сказал я и передал его вознице. – Позвони Артему в Екатеринбург, пускай в довесок купит и это. Напомни, что я жду его сегодня к вечеру.

Иван мельком пробежал по списку, бросил на меня вопросительный взгляд через зеркало заднего вида, но я оставил его недоумение без ответа. Должно быть, его смутили пункты вроде бритвы для интимной гигиены, прокладок, женского нижнего белья и так далее по списку. Что ж, женщина не перестает быть женщиной, даже лишившись рассудка, и раз уж о Матильде на время моего пребывания в Большой Руке некому позаботиться, пускай это буду я. Интеллигенция всегда имеет потребность в благотворительности. Билл Гейтс борется с малярией, я же помогу этой бедолаге освоиться в новом для нее мире, ведь она в нынешнем своем состоянии ничем не отличается от ребенка.

– Тебе машина от бати досталась? – спросил я у Ивана, рассматривая салон. Меня удивляло, что каждый раз его «Волга» выглядела как новая – блестящая и чистая, двигатель не барахлит, коробка не хрустит, а «Волге»-то было лет сорок, не меньше.

– Это не моя машина, – пожал плечами он, взбодрившись от проявленного к своей персоне интереса. – Она принадлежит Общине.

– Какой еще общине?

– Ну, монастырской нашей, – пояснил он. – Общине Веры и Согласия. Я вообще водителем у главы церкви работаю, у отца Янссена. Сейчас он в отъезде, вот я и подрабатываю в его отсутствие, вас вожу. Сидел без дела, пока Артем из Екатеринбурга не позвонил, шабашку мне предложил. А мне что? Я лишь бы не бездельничать. А потом он как про оплату сказал, так я и вообще обрадовался. Зубы давно хотел сделать к свадьбе, а денег все не хватало. Так, глядишь, к сентябрю все и сделаю.

– Значит, ты, Иванушка, приближенный к императорскому трону… – задумчиво проговорил я.

– Простите?

– Куда уехал ваш папа?

– Эм, кажется, в Бангкок.

– Чего это он там забыл, в дали такой?

– Да он по два раза в год ездит туда, форумы проводит, семинарии какие-то. Там многие религиозные общины собираются. Я в подробности не вдаюсь, да и куда мне…

– И когда же он обратно, в Россиюшку возвращается?

– Никто не знает, – Иван пожал плечами. – Но его уже давно нет, скоро должен воротиться, стало быть. За него тут епископ Барталомей все дела решает, это его правая рука.

– Вот как воротится, так мне обязательно доложи, чтобы графики развозов согласовать.

– Так он меня вряд ли отпускать будет вас возить, – сказал с досадой Ваня. – Отец Янссен строг очень, требователен. Артем говорил, что нового водителя вам подберет, когда будет известно о возвращении. Я думал, вы знаете, Илларион Федорович.

– Мой милый мальчик, – вздохнул я и положил руку ему на плечо, чувствуя, как тело его напряглось. – Твой трепет перед вашим папой – это лишь младенческий пук по сравнению с тем, что тебя ждет в случае, если в негодование приду я.

В участке вовсю бурлила работа – разваленное старое здание наполняла суета и трескотня. Служивым людям не дано познать такого чувства, как свобода, и это, по-моему, вполне справедливо. По крайней мере, для России. Правильно, когда их поджилки дрожат при разъяренном голосе вышестоящего начальника. Правильно, когда из статного молодца офицер превращается в сгорбленного лизоблюда, полирующего задницу генерала в его солнечном просторном кабинете. И, конечно же, правильно, что в любой служивой иерархии одни вымещают все свои комплексы на других. Это правильно, потому что, ступая на этот путь, служивый расписывается на бумажке своего собственного приговора, который сделает из него винтик в плешивой системе, созданной для службы, но на деле выполняющей самые разные мерзкие функции, и зачастую служба эта не входит и в первую десятку данного списка. Мне не было жалко этих людей, которые с раннего утра на службе, хотя домой вчера они ушли далеко после полуночи. Это достойная плата за погоны и титулы, которые издревле на Руси считались привилегированным атрибутом.

Но мое отвращение к псам системы как будто пошатнулось, ведь я впервые в жизни вступил в столь плотное общение с представителями данной прослойки общества, и общение это в каком-то роде не всякий раз вызывало у меня рвотные порывы. Всему виной, как я понял, был провинциальный дух, не позволяющий всяким капитанам окончательно превратиться в упырей, коими заполонены большие города. Деревенские служаки (это, кстати, относится и к представителям церкви) были лишь наполовину мутантами, наполовину прокаженными системой, и с той половиной, которая еще не утратила человеческих черт, коммуницировать мне даже иногда весьма импонировало. К чему я это? Пускай на Соловьеве и на его шестерке Димке уже давно стоит клеймо и клеймо это не смыть никаким отбеливателем, чувство мерзости эти люди у меня не вызывали, иной раз даже поднимая со дна моей потерянной души какие-то светлые чувства. А это уже многое значило.

Капитан курил в кабинете, Дмитрий сидел на телефоне. Я вошел в царство четырех звездочек бодрой походкой, поддерживаемой нидерландскими препаратами.

– Новости! – взмахнув рукой, выкрикнул я при входе.