Оливер Пётч - Фауст. Сети сатаны

Такая жизнь была не из легких, но и скверной Иоганн ее не назвал бы. Со временем он смог бы ее полюбить. Смог бы даже без ропота сносить побои и вечные придирки наставника – если б не проклятая волынка.

Иоганн возненавидел ее, она напоминала ему упрямого осла. Волынка представляла собой зловонный мешок из козьей кожи, из которого торчали несколько трубок. Так называемая бурдонная трубка издавала противный вой, а из мелодической трубки следовало извлекать мелодию, которая звучала не менее ужасно. Третья трубка напоминала длинную флейту, а с помощью четвертой, самой короткой, нужно было надувать мех.

Как Иоганн ни старался, ему не удавалось извлечь из нее нормальной мелодии. Получались лишь жалобные завывания или ужасающий рев, отчего Тонио всякий раз хватался за голову.

– Mon dieu , ты хочешь перебудить всю округу? – бранился он. – На такую музыку сбегутся разве что волки! Ты совсем не стараешься, черт тебя подери! На волынке любой сумеет сыграть.

Но, сколько б Иоганн ни мучился, ничего лучше играть он не стал. Однако наставник все равно заставлял его упражняться каждый вечер. Для этого юноша в любую погоду вынужден был уходить далеко в лес, где и терзал инструмент. Он понимал, что душераздирающие звуки разносятся по всей округе и наставник всегда мог определить, когда ученик прерывался. Если паузы затягивались, Иоганн оставался без ужина. Как и в том случае, если Тонио бывал недоволен его кошачьим концертом. Когда бранился наставник, ему вторили птицы в клетке, поднимали гомон и хлопали крыльями, словно насмехались над Иоганном. Он с огромным удовольствием свернул бы шею ворону, но опасался, что Тонио потом сделает то же самое с ним.

Когда астролог в очередной раз обрушился на него с придирками, у Иоганна наконец лопнуло терпение.

– Если у меня все так скверно выходит, почему же вы сами не играете на волынке? – огрызнулся он. – А еще лучше – взбирайтесь сами на сцену и показывайте свои фокусы, как делали раньше! Зрители наверняка придут в восторг!

– Ты… что себе позволяешь, сопляк?

Тонио пришел в ярость. Лицо его налилось кровью; казалось, еще секунда, и разразится буря. Но в тот же миг он взял себя в руки, и губы его растянулись в озорливой ухмылке.

– Всему свое время, – произнес он. – Есть ученики, и есть наставники. Если наставник станет брать на себя работу ученика, то лишь навлечет на себя насмешки. А если ученик станет передразнивать наставника, не миновать беды.

– Но я тоже хочу научиться составлять гороскопы и читать по ладони! – протестовал Иоганн. – Почему мне нельзя находиться в повозке, когда вы предсказываете?

– Как я уже сказал, всему свое время. – Тонио бросил ему волынку. – Как сказано у Екклесиаста? Время молчать, и время говорить… А теперь ступай в лес и продолжай заниматься, ученик. Если услышу, как завоют волки, сегодня снова останешься без ужина.

Так прошел ноябрь, и с наступлением декабря выпал снег. Крайхгау и Вюртемберг уже давно остались позади. Межевые камни подсказывали путникам, когда они пересекали очередное графство, герцогство, епископство или рыцарское владение. Если дорогу им преграждала река, часто приходилось выплачивать мзду за проход через мост. Нередко платой служил составленный наскоро гороскоп или кружка вина. Тонио рассказывал Иоганну, что Священная Римская империя состояла из сотен мелких государств.

– Тут каждый сам себе хозяин и никому нет дела до других, – ворчал он. – Вот Франция, там другое дело, и Париж – это пуп земли. Но таковы уж немцы: у них мир вращается вокруг ближайшего кабака.

Край, который они сейчас пересекали, назывался Альбигой, или Алльгой. Это была холмистая и суровая местность, жители которой хоть и говорили по-немецки, но Иоганн их совершенно не понимал. Пили они кислое темное пиво, совсем не такое, к которому Иоганн привык в Крайхгау. Родные края теперь остались лишь в воспоминаниях, да и те уже подернулись туманом. Только по ночам, когда черное, беззвездное небо нависало над ним словно саван, его одолевала тоска по дому и он вспоминал маму, Маргариту и Мартина.

Чтобы как-то отвлечься, Иоганн брал с собой в лес не только волынку, но и нож, который подарил ему Тонио. Значение букв, выгравированных на рукояти, по-прежнему оставалось для него загадкой.

G d R…

Иоганн не решался спрашивать об этом Тонио. Ему не хотелось, чтобы наставник опять допытывался, почему он тогда не зарезал этим ножом мерзавца в монашеском одеянии. Юноша и так чувствовал себя в глазах Тонио трусливым и малодушным.

Это был метательный нож, и потому Иоганн упражнялся, бросая его в сухие стволы деревьев. Поначалу выходило ничуть не лучше, чем с волынкой, но со временем он приспособился, и броски стали заметно лучше. Иногда Иоганн представлял себе лица на стволах – Людвига, старших братьев или отчима. Он чувствовал, как с каждым новым броском внутри него вскипает ненависть, и скоро от ярости на лбу у него выступал холодный пот. Тогда он убирал нож в карман и с трудом переводил дух.

Ледяной ветер гулял над полями, и с голых деревьев свисали, подобно кинжалам, длинные сосульки. Далеко на юге вздымались горные цепи, отвесные вершины были укрыты снегом. Иоганн смотрел на них и думал, что где-то там, по ту сторону, раскинулись Рим и Венеция. Просто удивительно: как паломникам удавалось преодолеть эту стену из камня и льда? До сих пор Тонио ни разу не заговаривал о цели их путешествия, но Иоганну не верилось, что они предпримут переход через горы в самый разгар зимы.

Теперь путники хотя бы ночевали не под открытым небом, а в трактирах, разбросанных вдоль дороги. Зачастую это были вновь отстроенные почтовые станции, которые располагали определенными удобствами. Они попадались через каждые двадцать миль, чтобы курьеры могли сменить лошадей или передать следующему посыльному сумку с письмами. Таким образом, за день можно было покрыть сотню миль – в сравнении с их повозкой такая скорость представлялась Иоганну чем-то совершенно немыслимым.

Тонио вел себя как знатный господин и в трактирах всегда требовал лучшую комнату. Иоганн, будучи учеником, ночевал в конюшне, рядом с повозкой. Там, по крайней мере, было тепло и он мог спокойно отдохнуть. Вот если б еще птицы в клетке не досаждали своими пристальными взглядами… Казалось даже, что они сторожили его, а потом докладывали обо всем хозяину.

Теперь Тонио нередко принимал страждущих прямо за столом в трактире, как это уже было в Книтлингене. Всякий раз, когда прославленный магистр Тонио дель Моравиа раскладывал на столе свои книги и пергаменты со странными письменами и рунами, вокруг него мгновенно собиралась толпа. Переплетенные в старую кожу фолианты были частью представления – глядя на них, люди понимали, что перед ними ученый человек. Теперь Иоганну впервые представилась возможность посмотреть, чем же занимался его наставник.