Вадим Сухачевский - Причудливая Клио

Маленький, нищий человечек Варавва вдруг оказывается за решеткой. Что ж, это в какой-то мере даже справедливо – ведь он, действительно, украл ту буханку хлеба, чтобы не умереть с голоду, но красть все равно нехорошо. Не справедливо, по его мнению, лишь вот что: за столь малую провинность его следовало бы уже на другой день высечь (причем, не слишком сильно) да и отпустить с миром. А тут…

Он сидит за решеткой уже вторую неделю, и ему начинает мерещиться предвестие чего-то страшного. Вправду, с чего бы его держать в клетке рядом с тремя другими клетками, в двух из которых томятся (он про них наслышан) два страшных преступника, Гестас и Гесмас, кровожадные убийцы, нападавшие даже на римских солдат. Уж их-то наверняка распнут (туда им и дорога); но он-то, он, столь мелкий воришка, – почему он оказался в соседстве с ними?!

Правда, в четвертую клетку недавно бросили какого-то тихого парня, по всему, слегка тронутого умом. [Читатель, полагаю, уже догадался, Кто это такой.] Что-то он там, кажется, проповедовал; ну да мало ли нынче в Иудеи всяческих сбрендивших пророков, и никто их, кажется, покуда не распинал. Может быть, их двоих посадили в клетки так, для острастки? Обоих высекут и отпустят…

Но почему, почему их держат вместе с этими двумя отпетыми разбойниками?! Тем-то двоим – что! Они уже знают свою судьбу, они ее не страшатся (как не страшились ничего и никогда). Они скалят зубы из-за своих решеток и всё рассказывают ему, Варавве, как тяжела смерть на кресте. Им весело оттого, что его маленькое тельце вскоре будет висеть рядом с ними. Ну а тот, тронутый, знай произносит какие-то душеспасительные речи; ах, до них ли сейчас?! Автор приводит обрывки этих речей; я их здесь приводить не буду, они известны каждому, кто читал Новый Завет.

Убедительно изображен автором нарастающий ужас воришки. Тот все более и более готов поверить, что страшная участь не минует и его.

Но за что, Господи, за что?!..

* * *

И тут мы переносимся в дом прокуратора Понтия Пилата. Здесь небольшое отступление назад во времени, ибо дело происходит еще до ареста Вараввы.

Пилат в раздумьях. Ему донесли о некоем пророке, из тех, каких он здесь уже навидался, но этот якобы (согласно доносу) говорил что-то непочтительное о кесаре, а это, по закону, карается смертью. Кесаря, этого сумасшедшего Тиберия, прокуратор и сам в душе ненавидит, но – «Dura lex 1 1 Закон есть закон (лат.) ». У него нет сомнений, что лже-пророка оболгали, и он не имеет ни малейшего желания подвергать того мучительной казни на кресте. Однако тут Закон и Справедливость, как видно, разошлись в противоположные стороны.

И думает прокуратор вот о чем: как бы избежать ему самому греха, как бы не сотворить столь не оправданную с точки зрения Справедливости жестокость?

И тут его секретарь, живущий в Иудее уже многие годы и знающий ее обычаи много лучше, чем Пилат, невзначай рассказывает ему, что, по одному из здешних обычаев, накануне священного здешнего праздника Пасхи можно казнить не более трех приговоренных преступников, а если их оказалось больше трех человек, то народ вправе сам решать, кого из них отпустить.

Что ж, праздник Пасхи будет вскорости; но вот беда: преступников, по закону заслуживающих мучительной смерти, в наличии всего трое: два отпетых разбойника и этот блаженный.

И постепенно прокуратору приходит идея, как направить, – если не закон, то местные обычаи, – в сторону Справедливости. Он вызывает начальника городской стражи и приказывает ему: хоть землю носом рыть, но найти и схватить разбойника, который был бы пострашней, чем те два кровопийцы, такого, чтоб народ ужаснулся его преступлениями.

* * *

Увы, люди, подобные этому начальнику стражи, «носом рыть землю» (что тогда, что теперь) не слишком охочи.

Так и попадает в клетку всего лишь мелкий-мелкий воришка.

Но ведь нужны еще и серьезные преступления, не то, глядишь, прокуратор покарает за нерадивость.

И начинаются мучительные допросы Вараввы, которым автор посвящает несколько глав.

Я предполагаю, что автор либо служил в НКВД, либо был жертвой оного; во всяком случае, описывает он эти допросы с большим знанием дела. Варавве многими сутками не дают спать, отчего воля у того вовсе ускользает из души. Его мучают жаждой, его подолгу и мучительно избивают. И наконец он, совсем обессиленный, сознается во всем : да, убивал, да, насиловал, да, нападал и на солдат, да, не верует в Единого Бога, да, это он распорол брюхо тому греку-ювелиру, убийцу которого до сих пор не могли разыскать. И прошлогодний пожар в Иерусалиме – тоже его рук дело. И целые семьи вырезáл вместе с малыми детьми, – только не мучьте больше!

И вот на стол к Пилату ложится протокол допросов: да, пойман преступник, страшнее которого до сих пор, кажется, тут и не было! Уж такого народ не отпустит. Ну а ко всяческим пророкам тут народ снисходителен (в конце концов, каждый еврей по-своему пророк).

* * *

Но тут по городу расползается слух, что пойманный – всего лишь Варавва, мелкий воришка, которого тут знают многие. Воровать, конечно, плохо, но ведь парень-то голодал всю жизнь. Да, воришек надо наказывать, но не казнить же их, причем с такою жестокостью. Нет, Варавву им, надменным римлянам, не отдадим! Ну а полусумасшедший пророк… Судьба у него, видно, такая – быть распятым. На небесах ему, глядишь, воздастся сполна за его земные муки. Да он (если он действительно умеет слышать Господа) и сам должен радоваться, что отдаст жизнь во имя спасения мальчишки от чудовищной и несправедливой смерти!

* * *

И вот утро накануне праздника Пасхи. Четверо преступников выставлены перед народом. По приказу Пилата, список преступлений троих зачитывается несказанно долго, особенно преступлений Вараввы: уж таких-то преступников-кровопийц, поди, и не отыщешь больше. Преступление (единственное) тихого пророка лишь упоминается вскользь. Кажется, ясно, кого народ отпустит, согласно обычаю.

«Ну, и кого?» – вопрошает Пилат.

И слышит в ответ единый выдох толпы: «Варавву!»

* * *

Вдали, на Лысой горе, – три креста с прибитыми к ним преступниками. А Варавва убегает (не поймали б снова!) и думает: «Да, есть Господь! Ибо не допустил несправедливости!»

* * *

По-моему, притча вполне состоялась. Жаль, что ее никогда не опубликуют.

Добавлю, что мне довелось прочесть подпольную рукопись недавно скончавшегося (что удивительно – своей смертью) писателя Михаила Булгакова 2 2 Данная рецензия была написана Васильцевым в 1940 году. – В. С. , которая тоже, к великому сожалению, едва ли когда-либо увидит свет. У него в роман также вставлена притча со сходным отчасти сюжетом, но повернутым совершенно иначе, написанная блистательно. Однако отдам должное и неведомому Иосифу Гуздю: его притча, если и блекнет на фоне Булгаковской, то все-таки вполне имеет право на существование, как при наличии на небе солнца вполне может существовать и светиться луна.