Рафаэль Кардетти - Слезы Макиавелли

— Чтобы довершить картину ужасов, нам не хватало только этого болвана… — прошептал Содерини.

Правая рука Савонаролы выступал во главе десятка подростков, старшему из которых было не больше пятнадцати лет. Юнцы шли парами и распевали мрачную молитву. Лица у всех были строгие и замкнутые, словно они и думать забыли о ребяческой беспечности.

Несколькими годами раньше, когда его религиозное движение только набирало силу, Савонарола чутьем понял, что самый верный способ улучшить нравы отцов — начать исправлять нравы их сыновей. И он стал устраивать для детей веселые пиршества, но праздничное настроение первых дней быстро стало более серьезным. Песни и смех сменились молитвами и религиозными обрядами.

Руководил этими переменами Томмазо Валори, превратив толпу подростков в неистовых стражей порядка, всегда готовых расправиться с теми, чьи заблуждения, как он думал, стали главной причиной несчастий, обрушившихся на Флоренцию. Беда пьянице или игроку, который попадал в лапы его юным божьим воинам, когда они рыскали по улицам с увесистыми дубинками в руках…

— Я прикажу моим людям прогнать их, Эччеленца?

— Лучше не надо. У парней вид еще более решительный, чем обычно. Мне не нужно здесь сражения по всем правилам. Это все равно что самому преподнести врагам свою голову на серебряном блюде.

Содерини скрестил руки на груди, ожидая, когда подойдет маленькое войско. Валори жестом приказал им остановиться и один направился к гонфалоньеру. Внезапно на улице воцарилась полная тишина. Валори встал перед гонфалоньером и несколько долгих мгновений мерил его взглядом.

Сбитый с толку его непривычным поведением, Содерини подождал немного, затем спросил с обычной своей иронией:

— Каким ветром вас сюда занесло? Впрочем, небольшое шествие с утра пораньше всегда на пользу. Надеюсь, вы не забываете молиться за меня и Малатесту?

Валори, похоже, вовсе не был смущен такой прямой атакой. На провокацию он спокойно ответил:

— Вы, кажется, нашли новый труп? Если я не разучился считать, уже третий за последние несколько дней. Может быть, пора что-то предпринять?

— Успокойтесь, именно этим мы и заняты. Я предоставил Малатесте все необходимые средства, чтобы поймать этого гнусного убийцу.

Валори угрожающе нацелил на него палец:

— Господь послал нам это испытание в наказание за то, что мы предпочли наживу молитве! Он хочет, чтобы мы очистили Флоренцию от всех грехов, которые ее оскверняют! Вам бы уже давно следовало присоединиться к исполнению этой миссии, Эччеленца!

Не в силах прервать нескончаемый поток слов, Содерини позволил Валори продолжать свои разглагольствования. А тот с лихорадочно горящими глазами обернулся к своим приверженцам и прокричал им, указывая на небо:

— Мы очистим город от скверны! Отвратим души от разврата и вернем их Спасителю!

— Аминь! — хором прокричали те с тем же исступленным выражением.

Валори в последний раз пристально посмотрел на гонфалоньера. Как и его слова, взгляд был полон скрытой угрозы:

— Действуйте быстрее, Эччеленца, или мы сделаем это вместо вас!

В завершение своей речи он сплюнул на землю в нескольких сантиметрах от сапога Содерини. Пламя ненависти полыхало в его глазах. Он резко повернулся спиной к собеседнику и уверенно зашагал прочь во главе своего маленького войска.

Гонфалоньер заговорил только тогда, когда они скрылись из виду:

— Как долго эти фанатики будут сдерживаться, прежде чем предадут город огню и мечу?

— Боюсь, недолго, Эччеленца! Мы должны найти виновного, пока их ярость не стала неуправляемой. От этого зависит, сохранят ли люди доверие к вам, и, боюсь, наши жизни зависят тоже…

На занятия к Марсилио Фичино Пьеро Гвиччардини пришел с опозданием. При его появлении остальные ученики вздрогнули, скорее из-за противного запаха, который тянулся за ним, чем от удивления, увидев его после столь долгого отсутствия.

Уже через десять минут на него напала безудержная зевота. Урок был посвящен основным трудам святого Фомы Аквинского, о котором он, естественно, слыхом не слыхивал. Он отложил перо и, чтобы разогнать скуку, принялся разглядывать собратьев по несчастью.

Ни один из десятка учеников, отпрысков богатых семейств, ничего не понимал в словах учителя. Что не мешало им слушать его с горящим взором и согласно кивать после каждой фразы философа.

Гвиччардини также был восхищен познаниями своего старого наставника, но совершенно не представлял, на кой они сдались ему самому. Риторику он ненавидел, от канонического права его тошнило, он на дух не переносил философию, а тем паче историю. Не говоря уже об отвращении, которое он чувствовал ко всему, что хоть как-то связано с математикой. Лишь к поэзии он питал слабость: в ней он черпал метафоры, придававшие его песенкам некий лоск, высоко ценимый его собутыльниками.

Так что своей славой самого образованного сочинителя песен в городе он был обязан урокам Фичино. Неблагодарность отнюдь не была в числе пороков Гвиччардини, и он воздавал учителю должное, изредка посещая занятия в читальном зале Библиотеки Медичи.

Но, несмотря на всю его добрую волю, философия томизма была слишком далека от его повседневных помыслов, чтобы он мог долго на ней сосредоточиться. Он решил позволить себе небольшую передышку. И в то время как голос Фичино становился все более невнятным, взгляд Гвиччардино, рассеянно блуждая по залу, случайно остановился на фреске Мазаччо.

Он всегда терпеть не мог это произведение. Три светила тосканской литературы были изображены на нем в иерархическом порядке. Но в его воображении эта строгая композиция вдруг сменилась другой, куда более забавной. Он представил себе, как Данте в приступе безудержной творческой ревности обрушил на голову Боккаччо книгу, которую держал под мышкой. Желая отомстить за друга, Петрарка отвесил автору «Божественной Комедии» увесистую оплеуху.

Но тут явилась стража и бросила трех почтенных поэтов в самый темный застенок замка Барджелло, полный крыс и нечистот. Улыбаясь при мысли о подобной сцене, унижающей достоинство флорентийской культуры, Гвиччардини сообразил, что из этого выйдет отличная песенка.

Внезапное озарение вызвало у него сильнейший приступ икоты. Он рывком оторвал от скамьи свое грузное тело и принялся размахивать руками. Все присутствующие ошеломленно уставились на него, уверенные в том, что перед ними жертва тяжелого нервного заболевания.

— Ну-ка выйдите все отсюда! Поторапливайтесь, быстро вон!

Все ученики мигом покинули аудиторию, за исключением соседа слева, чье пробуждение оказалось слишком болезненным. То был последний отпрыск семейства Пацци, и злосчастная наследственность по материнской линии проявилась в бедняге значительно сильнее, чем благородное мужество со стороны отца. Гвиччардини схватил его за шиворот и резко встряхнул: