Леонид Юзефович - Журавли и карлики

В юрте имелись три кровати с дополнительными одеялами, стол с тремя табуретами, вешалка и жестяная печурка с коленчатой трубой, выведенной в круглую дырку по центру купола. Диаметр этого отверстия был вдвое больше, чем у трубы, вокруг нее кольцом чернело ночное небо. Освещение обеспечивалось парой электрических лампочек без колпаков. За две ночи, которые они собирались тут провести, с Шубина содрали сорок долларов.

Поужинать можно было в столовой, но не возбранялось и заказать ужин в юрту. Из-за отсутствия туристов меню исчерпывалось чаем и супом. Симпатичная девушка принесла кастрюлю с мясной похлебкой, тарелки, ложки, хлеб, а чуть позже – мелко наколотые дрова для печки. Когда она вышла показать жене, где туалет, Баатар сказал:

– Хорошая девочка, да? В другой раз приедешь без жены, за пять тысяч возьмешь ее на всю ночь. Для тебя не деньги. Полежит с тобой, потом до утра будет печку топить. Оба в одном флаконе.

После ужина он прихватил одеяло и отправился спать в машине, чтобы ночью с нее что-нибудь не свинтили. Шубин очень хорошо его понимал. Монголы, под влиянием буддизма став самым мирным из азиатских народов, тащат друг у друга все, что плохо лежит, стоит и даже бродит по степи, как овцы. Лихой человек за рулем норовит съехать с трассы, засунуть в багажник блеющие тридцать долларов и дать газу, пока пастух, бессильно ругаясь, скачет к нему на своей коротконогой гривастой лошадке с глазами гаремной узницы.

Ночью Шубин проснулся от холода. Печка потухла и остыла, он снова растопил ее, стараясь не разбудить жену, спавшую на соседней кровати, откинул полог, вылез из юрты помочиться и обомлел. Мела метель, с невидимого неба струями текла снежная крупа. Погода переменилась внезапно, как часто бывает в Монголии в конце сентября. У монголов не четыре времени года, а пять, осени нет, зато есть три разных лета. За последним из них сразу наступает зима.

Автомобильная стоянка находилась возле ограды. Издали Шубин с трудом различил силуэт засыпанной снегом «хонды». Баатар спал в ней, как медведь в берлоге. По совести, следовало увести его в юрту, все равно в такую погоду непрофессиональные воры на дело не ходят, но до стоянки было метров сто, не хотелось тащиться туда в трусах и майке. Шубин решил, что черт с ним – замерзнет, сам придет.

В юрте он до отказа набил печку дровами, взял со свободной кровати еще одно одеяло и снова лег. Жена в двух свитерах спала как убитая, не реагируя ни на бряканье заслонки, ни на гудение рвущегося к небу пламени. При таком ветре тяга была отличная.

Под тремя одеялами удалось проспать до утра. Когда проснулся, в дырке вокруг трубы голубело ясное небо. Метель прекратилась. Жена лежала в постели, изучая карту Монголии.

– Сходи узнай насчет завтрака, – попросила она.

Шубин оделся и по пути в столовую завернул на стоянку. Лобовое стекло «хонды» оказалось почти чистым, значит, под утро Баатар включал «дворники». Видно было, что он спит, сидя за рулем и как-то странно отвалив голову набок.

Вдруг сделалась очевидной неестественность его позы. Тело по-неживому вывернуто, скрюченная шея не держит голову. В панике Шубин ладонью замолотил по стеклу, одновременно со всей силы дергая ручку дверцы. Баатар открыл глаза, увидел над собой его лицо и заулыбался непослушным спросонья ртом. Шубин испытал такое облегчение, будто воскресил его из мертвых.

После завтрака жена уселась перед зеркалом, достала косметичку и минут двадцать приводила себя в порядок. Шубин с Баатаром ждали ее возле юрты. За это время к монастырю подкатил автобус с немецкими туристами. Они, видимо, ехали всю ночь, плохо спали и вяло тянулись к воротам, то и дело сбивая снег с ботинок, словно так им будет легче идти. Большая часть экипирована была явно не по погоде. Это вселяло надежду, что надолго их не хватит, удастся побродить по монастырю в одиночестве. Голландцы, как сообщил Баатар, с утра отбыли обратно в Улан-Батор.

– Тут один бизнесмен есть, – кивнул он в сторону Хар-Хорина, раскинувшегося слева от них россыпью рубероидных и шиферных крыш. – Тоже красной икрой интересуется. Я с ним сейчас говорил.

– Про икру?

– Про мою карту. В прошлый раз он мне пятьдесят долларов за нее давал. Теперь сто дает.

– Отдашь за сотню?

Баатар качнул головой как человек, поставленный перед нелегким выбором.

– Не знаю. До вечера думать буду.

Наконец жена соизволила выйти из юрты. На ней была финская куртка на синтепоне и кожаная шапка монгольского цирика со свисающим сзади лисьим хвостом, купленная в сувенирном отделе улан-баторского ЦУМа. От приобретения не оскорбляющих землю сапог с загнутыми носами Шубин сумел ее удержать. В приступах расточительства она осыпала его и себя ворохами ненужных тряпок, потом все это воспринималось как морок и помутнение рассудка, оборачивалось слезами, попытками сдать покупки обратно в магазин и переходило в режим такой же бессмысленной экономии с отказом от всего способного доставить им удовольствие. Они так тяжело выкарабкивались из бедности, что на шестом десятке жена заново училась обращению с деньгами. Она панически боялась их тратить, но в то же время знала, что этого зверя, стерегущего семейный покой, нужно иногда выпускать на волю, чтобы не взбесился и не покусал хозяев.

Шубину не терпелось увидеть, какое впечатление произведет на нее Эрдене-Дзу при солнечном свете. Вчера он едва проступал из темноты, а сейчас открылся во всем своем великолепии.

Сразу за дорогой, разделяющей владения двух братьев, сто восемь соединенных невысокой стеной белоснежных субурганов с мощными квадратными основаниями, длинными шпилями и вспыхивающими на солнце навершьями уходили в обе стороны от центральных ворот. Они казались цепью фантастических крепостных башен. За ними виднелись припорошенные снежком кровли храмов.

Было чуть ниже нуля, снег не таял, но с возвышенностей и открытых мест его уже сдуло ветром. К утру ветер переменил направление и порывами налетал с юга. Начинала шуметь сухая трава, становилось теплее и вместе с этим эфемерным теплом охватывало молодое, забытое чувство предельной полноты жизни. Все, что в ней было не так, как хотел бы Шубин, затмевалось восторгом этой минуты.

– Да-а! – благоговейно прошептала жена и в благодарность за то, что он все-таки привез ее сюда, хотя она, дура, думала остаться в «Нюхте», чмокнула его в щеку.

Мимо, оживленно переговариваясь, прошли двое пожилых монголов с темными морщинистыми лицами, одетые в синие дэли с оранжевыми, как положено мужчинам, поясами. О чем они говорят, Шубин не понимал, но слышал, что по-монгольски.

– Китайцы, – вслед им констатировал Баатар.