Сандра Лессманн - Королевский судья

— Я ненадолго должен вас оставить, Бреандан, — с сожалением сказал Иеремия, — но скоро вернусь. Лежите спокойно и двигайтесь как можно меньше.

Ему вдруг пришла в голову одна мысль. Идя к Блэкфрайарской переправе, он так глубоко задумался, что не раз задевал прохожих, осыпавших его проклятиями.

— Вот глупец, несчастный упрямец! — вслух бормотал Иеремия, так что лодочник с подозрением посмотрел на него. — Но что такое я говорю, какой я дурак, если мне это раньше не пришло в голову.

Не дожидаясь, пока о нем доложат, он ворвался в спальню леди Сент-Клер. Аморе лежала под одеялом и завтракала. Считалось, что роженица первые четырнадцать дней после родов должна оставаться в постели, и за ней ухаживали, как за больной.

— Патер, что случилось? — спросила Аморе, увидев запыхавшегося священника.

— Мадам, как вы себя чувствуете? — нетерпеливо перебил он, не обращая внимания на стул, который она жестом предложила ему.

— Уверяю вас, хорошо.

— Вы чувствуете в себе силы встать с постели и пойти со мной в тюрьму?

— В тюрьму? Да, разумеется, но в чем дело? Что-нибудь случилось с Бреанданом?

— Можно сказать и так. Вы должны помешать ему отдать за вас свою жизнь.

Несколько секунд она смотрела на него полными ужаса глазами. Затем отбросила одеяло, встала с постели и громко позвала камеристку.

— Элен, принеси мне серое городское платье, — приказала она девушке, пытавшейся протестовать.

— Но, миледи, вам нельзя вставать.

— Платье, немедленно!

Пока Элен с явной неохотой одевала свою госпожу, Аморе сверлила взглядом Иеремию:

— Что вы от меня скрывали? Процесс не просто так перенесли, да? Вы велели мастеру Риджуэю солгать мне. Как вы могли?

— Я думал, в вашем состоянии вы не перенесете правды, — объяснил тот. — Я хотел оградить вас и совершил ошибку, как я теперь понимаю. Так же ошибается и Бреандан.

— Выражайтесь яснее!

Иеремия рассказал ей обо всем произошедшем в последние два дня.

— Я все время задавал себе вопрос, почему он не хочет рассказать мне, что произошло между ним и сэром Джоном Дином. Я думал, Дин оскорбил его, ударив по чувствительной ирландской гордости. Я просто не понял, почему Бреандану так трудно говорить об этом. Но сейчас думаю, что недооценил его. Дин оскорбил не его, а вас! Бреандан бросился на него, защищая не свою, а вашу честь.

— Но почему он молчит? — спросила Аморе.

— Может быть, потому, что знает, как вы мне дороги. Он не хочет повторять мне слова советника. Поэтому и исповедался патеру О'Мурчу, а не мне. А я, дурак, обиделся, думал: какая неблагодарность.

— Не браните себя, натер. Замкнутость Бреандана может вывести из себя самого терпеливого человека, — вздохнула Аморе. Натягивая туфли, она бросила взгляд на поднос, где стоял ее завтрак — стакан молока и немного печенья. — Его действительно морят голодом?

— Боюсь, что да. Во всяком случае, до тех пер, пока он не сдастся.

Аморе велела камеристке идти на кухню и собрать чего-нибудь съестного.

Иеремия нахмурился:

— Стража не позволит ничего пронести. Нужно будет как следует спрятать это в платье.

— Посмотрим, — упрямо ответила Аморе. — Клянусь, если мне помешают дать несчастному арестанту еды, я буду кормить его своей грудью!

Дух сопротивления Аморе заставил Иеремию улыбнуться серьезности ее намерений. Его всегда поражала ее женская изобретательность.

Перед уходом Аморе взяла еще кошелек. Лодка перевезла их вниз по течению до Блэкфрайарса, и когда перед ними взмыли массивные ворота, молодой женщине стало несколько не по себе. Она не раз проезжала в карете под воротами Ньюгейта, но впервые ее нога ступала внутрь.

Иеремия предупредил ее об ужасах, ожидавших, ее там, и посоветовал поднести к носу платок. Аморе сразу же поняла почему. Она привыкла к дурным запахам, улицы Вестминстера тоже пахли не розами, но чудовищное тюремное зловоние превзошло самые худшие ее ожидания. Побледнев от тошноты, она шла вслед за Иеремией по большому залу, где толпились бесчисленные посетители и царило оживление, как на ярмарке. Шлюхи предлагали себя арестантам, воры-карманники шмыгали между людьми, незаметно совершенствуя свое ремесло. Тут были и дети, которых матери привели в тюрьму повидаться с заключенными-отцами. Аморе была потрясена.

— Это преддверие ада? — мрачно пробормотала она.

Когда они дошли до одиночных камер, где обычно содержались приговоренные к смерти, гул затих. Иеремия подозвал знакомого ему надзирателя.

— Желаете подсластить заключенному последние часы? — спросил тот, бесстыдно глядя на Аморе. — В принципе это против правил. Вы не должны давать ему никакой еды, — прибавил он, заметив в руках Аморе бутыль и пакет.

Аморе презрительно достала кошелек и вытащила оттуда монету:

— Вам не повредит немного ослепнуть.

Когда в свете факела блеснуло золото, надзиратель замер.

— Гинея! Что до меня, так устройте ему хоть пир. Я ничего не видел.

Со сверкающими глазами он повертел золотую монету в пальцах, спрятал ее и отпер камеру.

Бреандан лежал на кровати и при виде их поднял голову.

— О нет! — простонал он. — Как вы могли привести ее сюда?

Аморе взглядом ободрила Иеремию:

— Позвольте мне.

Иезуит отошел в угол камеры и уселся на каменный пол, поджав колени.

Аморе попыталась не показать своего ужаса. Она не видела Бреандана со дня ареста и сразу заметила, как он похудел, хотя до суда не голодал. Лицо и руки были испачканы кровью, большие пальцы рук покрыты коростой. В глазах после пытки полопались все сосуды. С трудом, преодолевая боль, он сел.

Аморе опустилась рядом с ним на край кровати и протянула бутыль слабого пива и пакет с хлебом и холодной курицей. Бреандан набросился на еду, стыдясь мучившего его голода.

— Зачем ты пришла? — спросил он, избегая ее взгляда.

— Хотела посмотреть, действительно ли ты настроен серьезно, действительно ли я для тебя так мало значу, что ты хотел бросить меня, ничего не объяснив. Ведь ты именно так собирался поступить, уходя тем утром, разве не так?

— Да, я хотел уйти до того, как стану тебе обузой, — с горечью ответил он.

— Все то же недоверие, как и в первый день. Ты думаешь, я держу тебя при себе просто из-за каприза. Ты настолько слеп в своей высокомерной подозрительности, что даже не видишь, как я тебя люблю.

Она никогда ему не говорила таких слов, думая, что он это знает. Но сейчас ей стало ясно — он просто не хотел знать.

— Я бы очень хотел тебе верить, — тихо ответил он. — Но как я могу? Ведь я ничего не в состоянии тебе дать.

— О, очень даже в состоянии, — мягко возразила она. — Во всю свою жизнь я не была так счастлива, как с тобой. Я не могу объяснить тебе почему. На этот вопрос не существует ответа. Ты должен мне поверить. Это вопрос доверия. Но чтобы поверить другому человеку, нужно мужество.