Юрий Бурносов - Три розы

– Говорили они его голосом, – продолжал Альгиус, листая книгу, – вызывали в горле перхоту и кашель, во рту – слюну и потребность плевать, залезали к нему в постель, закладывали ему рот и нос так, что не вздохнуть, ни выдохнуть, заставляли его мочиться, кусали его в образе блох. Если он, чтобы преодолеть плотское искушение сна, оставлял руки поверх одеяла, демоны сталкивали их под одеяло. Иногда за столом они отнимали у него аппетит, и тогда помогало одно средство – проглотить немного соли, которой демоны, как известно, боятся. Сипота, зубная боль, мокрота в горле, обмолвки в церковном чтении, бред и метания больных, тоскливые мысли и тысячи мелких движений души и тела – все это проявление дьявольского могущества. Вот монах: слушает чтение, а сам треплет в пальцах соломинку, – это дьявольские сети. Все, что мы говорим дурного, – от демонов. Так что бедный аббат признался, что он уже не знает, когда же и что он говорит сам. Ибо демонов в воздухе – что пылинок в солнечном луче; более того, самый воздух есть род дьявольского раствора, в котором утоплен человек. Злые демоны окружают нас со всех сторон, как будто кто в море нырнул и окружен повсюду водой. Ни в какое время и ни в каком месте человек не свободен от них.

Юноша огляделся, однако ни единого демона не узрел, хотя комната и была утоплена в табачном духе и пыли.

– Где же сейчас сей аббат?

– Небось подумали, что его таки умыкнули демоны? Нет-нет, он пребывает в Одервальде и, говорят, весьма далек от излечения. Тем не менее, исходя из познаний и опыта своего, успел он написать книгу под названием «Удивительные способности демонов», выдержавшую уже не одно издание и благословленную епископом. Ах, вот и нашел я, что искал. Как там сказано было? Третья Книга Марцина Фруде? Давно, давно ознакомился я с нею, да и позабыл за ненадобностью… Однако не хотите ли вы вина?

– Нет, благодарю вас, – отвечал юноша на неожиданный всплеск гостеприимства.

– А я так немного промочу глотку, – сказал Альгиус, оставил книгу и добыл где-то среди утвари узкогорлый кувшин. Напившись прямо из рыльца, он примостил его поодаль и продолжил:

– Познания мои, как вы уже могли судить, разрозненны. В голове моей словно бы университетская библиотека, которую налетевший вихрь смешал с библиотекою монастырскою, окропив все сверху вином. Некие страницы напрочь изорваны, иные запятнаны так, что и прочесть нельзя, какие-то совсем затерялись, но если есть великая нужда, можно и порыться – вдруг что-то полезное отыщется… Вот уже сколько узнали вы обо мне, любезный мой Фолькон!

Молодой человек улыбнулся и сказал:

– Некоей фривольностью преисполнены прочитанные вами стихи, и вы ошибочно полагаете, что я не знаю таковых. Ан нет! Чем же я хуже вас? Мне тоже многое не по нраву!

И Фолькон изрек в ответ:

К собственному недовольству, при последних строках юноша покраснел, как с ним частенько водилось, но Альгиус не обратил на то внимания, захохотал и сказал:

– Да вы парень не промах, если только позволите говорить о вас подобным образом, хире Фолькон! Но что же, эта странная секта, каковую основал Марцин Фруде, до сей поры существует?

– Я понимаю, что так, – кивнул Фолькон, несколько сбитый с толку обыкновением Альгиуса то и дело переводить разговор с одного предмета на совершенно иной, порою весьма далекий от первого.

– Как это грейсфрате не добрался до нее… хотя нагородил этот Фруде столько, что и сам дьявол не разберет, пускай он и мудрец первостатейный, равно как и его присные, обладающие глубочайшими знаниями обо всем. Ни один богослов не может истолковать писание лучше них, ни один адвокат лучше них не знает законов и установлений, ни один лекарь или философ лучше них не разбирается в строении человеческого тела или в силе камней и металлов, птиц и рыб, деревьев и трав, земли и небес. Вот тем временем и толкование. «А кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя». Что ж, так и есть. Почтенный Гофрид, коего, кстати сказать, подвесили за детородный орган, а после того вливали ему в задний проход кипящее олово, покамест он не помер, писал вот как: «Сие пророчество ведомо немногим, но суть его как бы на поверхности и ничего благого не предвещает. Правда, нет оснований утверждать, что Марцин Фруде, прозванный такоже Люциусом, на самом деле создал некое учение, внимания достойное, а не просто очередную усладу для сонмища еретиков, как уже делали до него и Стапириус, и Шепп, именуемый еще Оборванцем…» Пусть у меня отвалится нос, ежели я знаю, кто они такие, эти двое, – поразился Альгиус. – «Я уделяю этому пророчеству столь много внимания лишь потому, – пишет далее Гофрид, – что некоторые иные тексты, что принадлежат перу Марцина Фруде, не лишены разумения и достоверности и демонстрируют недюжинные знания, их автором полученные и сохраненные».

– И это все?!

– А разве я не нашел ответа на ваш вопрос? Тут нет ничего про нетопыря и долгоносика, ну так и видеть их не хочу. Чтобы далее искать, надобно желание, а у меня оно отсутствует, хире Фолькон. Поступим вот как: благо дел у меня особенных не намечено, посижу я сегодня ночью над книгами и ежели отыщу что потребное к случаю, то и хорошо. Недурно бы, конечно, вознаградить меня за усердие – так и передайте хире Бофранку, тем паче за ним числится долг за толкование. Мне как раз приспела пора платить за жилье.

Юноша принялся искать свой кошелек в желании уплатить Альгиусу, не перелагая это бремя на плечи Бофранка, но обнаружил – к унынию – лишь кожаные завязочки, которыми тот крепился к поясу. Кто и когда успел украсть кошелек, Фолькон только диву давался.

– Что, нету? – спросил Альгиус. – Нет причин тому удивляться, хире. Земли наши таковы, что человеку простому тут и шагу не сделать. Не горюйте: в утешение могу сказать вам, что укравший ваши деньги уж точно не снесет их в церковь на потребу толстым фрате, а истратит как положено – на выпивку и еду, а то и платье прикупит, дабы сокрыть наготу свою… Чем не благой поступок?

Альгиус отпил еще немного вина и задумался. Помолчав, он сказал доброжелательно:

– Не вышло бы беды, ибо смеркается… Вам нужен провожатый, а мне недосуг.