Сёстры Чан-Нют - Тень принца

— В нем столько уксуса, что можно вымочить урожай слив!

Но доктор Кабан, слишком поздно предупрежденный, уже опустошил свой горшочек, и его красивое лицо превратилось в страдальческую маску.

К счастью, послышался грохот барабанов, прервавший дегустацию блюд, — гостей решили немного развлечь. В зал вбежали маленькие евнухи в золотисто-коричневых коротких туниках, таща за собой ширмы из парчи. Присутствующие на ассамблее гости замолчали, увидев вошедших музыкантов с гонгами и духовыми инструментами. Одна из артисток, встав перед вазой с хризантемами, взяла несколько нот на лютне. В то же мгновение, кружась, появились танцоры в легких как дым муаровых одеждах. Приглушенный свет отражался в их жемчужных подвесках и заставлял блестеть золотые булавки, украшавшие шиньоны.

Наклонившись вперед, мандарин Тан блестящими глазами внимательно следил за происходящим. Он пристрастился к театру еще ребенком, когда в их деревню изредка наезжали странствующие актеры. Сейчас он с интересом следил за героическими деяниями, разыгрываемыми немыслимо загримированными актерами, декламировавшими высокопарные диалоги. Он застыл, когда яростно прогремели барабаны, взметая волну звуков, а потом флейта издала трель, печальную, как горькая жалоба. Ее подхватили духовые, нестройно сыгравшие грустную ритурнель. Бледнолицая певица жалобным голосом завела тоскливую песню. В такт музыке, по мере того как мелодия делалась все более минорной, шаги и прыжки танцоров становились все тяжелее. Рефрен, грустный изначально, в конце и вообще вверг слушателей в состояние печали — все почувствовали разлитие желчи и отчаяние в сердце.

— Ну и странное представление, — вздохнул доктор Кабан, утирая рукавом тяжелую слезу. — Не знаю, от чего я плачу — от этой ли песни, от которой и мертвые зарыдают, или от боли в кишках после пиршества!

С трудом ориентируясь в темноте под дождем, завесившим путь серебряной пеленой, два носильщика, мандарина Тана безнадежно искали дорогу в лабиринтах темных улочек столицы. Лавки закрылись уже в час Борова, улицы были безлюдны.

— Хозяин бы сейчас нам позавидовал. Еще бы! Он-то наверняка пожирает ласточкины гнезда с вермишелью «паутинка», сидя на стуле, предназначенном для карликов, — сказал Мин, взмахом ресниц моментально осушая залитые дождем глаза.

— Конечно, он бы предпочел бегать по колено в грязи среди разбойничьих притонов, чем сидеть, неловко поджав колени, над столиком, сервированным сладостями, — подтвердил его сотоварищ Сюан голосом, в котором недоставало уверенности.

Носильщики паланкина на службе у мандарина Тана, они были, кроме того, его доверенными людьми, которых правитель, не колеблясь, посылал на разведку во время своих расследований. Мин, младший из двоих, был наделен приятными чертами лица и гармонично развитым телом. Его природная сила сделала его несравненным носильщиком, ритм его шагов и ровность дыхания были безупречны. Его помощник Сюан, не чуждый плотских утех, претендовал на то, что он неотразим и может соблазнить кого угодно, хотя лицо его было узким, как лезвие ножа, а кривые ноги годились лишь для того, чтобы пахать землю.

Они задержались на минуту на перекрестке дорог, вытягивая шеи, чтобы определить, в каком направлении им двигаться. К их несчастью, уже унесли фонари, стоявшие у чайных домов, и квартал погрузился в непроглядную тьму…

Мандарин срочно послал их ночью с поручением найти Восточные ворота Тханглонга и опросить сторожей о всех, кто входил и выходил из города накануне, так как за Рисовым Зерном в ночь его освобождения наверняка следовал убийца.

— Лучше бы несчастного зарезали в публичном доме! — сказал Сюан не без сожаления. — Тогда мандарин отрядил бы нас в заведения столицы, и мы не барахтались бы в грязи, как пара увязнувших уток.

Он вытащил ногу из грязной ямы и поспешил за едва видным силуэтом своего друга Мина, выбравшего более широкую улицу. Прищурив глаза, он, как ему показалось, различил за бахромой дождя высокие стены.

— Говорят, — продолжал Сюан, игриво поблескивая глазами, — что столичные девицы преуспели в искусстве наслаждения.

— Они преуспели в искусстве вытрясти из тебя твои денежки, их общество дорого стоит. Твоя маленькая смерть для них большой прибыток.

— Да, но клиентура у них самая разнообразная, девицы должны соответствовать любым запросам. Ты же понимаешь, что приезжие важные люди из Индии не удовлетворятся грубыми ласками, которыми довольствуется китайский кули.

— Меня поражает степень изощренности, до которой может дойти обыкновенный кривоногий носильщик, — ответил Мин. На него любовные подвиги друга, прежние и будущие, не производили никакого впечатления.

Но Сюану было некогда и дальше хвастаться своей мужской силой, поскольку в этот момент они оказались у подножия массивной стены, окружавшей Тханглонг. Сложенная из массивных камней, скрепленных известкой, она прерывалась расположенными с четырех сторон света тяжелыми воротами, снабженными остриями, чтобы предотвратить самовольный вход или выход. В будке дремал часовой, его голова упала на худую грудь. Равномерное дыхание вздымало концы его длинных, как у кота-рыболова, усов.

Бросив взгляд в сторону товарища, носильщик Мин на цыпочках приблизился к стражнику, который начал разговаривать во сне. Он наклонился и, взяв пригоршню грязи, вымазал себе лицо так, что только глаза выделялись на испачканной физиономии.

— А-а-а! — заорал он диким голосом прямо в ухо спящему. — Ты выпустил меня из города, чтобы меня убили, меня, крестьянина Рисовое Зерно?

— Но ты сам попросил, чтобы тебя выпустили! — ответил внезапно разбуженный обезумевший стражник.

Землисто-черное привидение с горящими глазами, изрыгающее угрозы и ругань, напугало стражника до такой степени, что он обмочился. Дрожа на стуле, он вращал испуганными глазами и прикрывал голову желтыми руками, уверенный, что перед ним жаждущий мести призрак, готовый разорвать его живьем.

— Ты открыл городские ворота, и они оказались для меня входом в царство мертвых, — вопило ужасное существо. — Ты выкинул меня из жизни, выпроводив из столицы! Я вернулся, чтобы проломить тебе череп!

— Никогда! Ни за что! — кричал стражник, закрывая лицо руками. — Это ты торопился уйти отсюда, а я только жалкий раб, приставленный к воротам.

Но тут появился Сюан — его худое, как у хорька, лицо тоже было вымазано грязью. Согнув пальцы наподобие когтей, он обрушился на стражника, прижавшегося к стене.

— А я — тот преступник, который вспорол брюхо Рисовому Зерну, меня ты тоже выпустил? Благодаря тебе я смог прикончить этого проклятого мужлана!

Не зная, куда спрятаться, стражник все ожесточенно отрицал. Кончики его усов жалостно съежились, как, впрочем, и душа.