Константин Тарасов - Стая ворон над гостинцем

Но нет никому на этом свете мира и спокойствия. В скором времени объявилась в Ошмянском повете новая шайка. Хватало тут разбойников и до нее, и приблудных, и местных: поскольку каждый третий хозяин считал за обязанность ободрать на большаке проезжего или прохожего человека, хотя бы сермягу с него снять, если не имел денег. Однако новая стая отличалась от других грабителей звериной жестокостью. Редкий месяц обходился теперь без кровавого преступления. Жалости разбойники не ведали, одинаково вешали на дубах богатого пана и голодного лирника, старуху и дитя. Тьма ворон поселилась вдоль гостинца на Вильно, постоянно получая кровавое угощение. Через два года старый путь обрел новое название — Разбойничий или Черный, последнее — из-за тех мрачных туч, в какие сбивалось воронье. Шляхта закрылась по дворам, лютые волкорезы возросли в цене до стоимости коровы. Но и огороженная плотным частоколом усадьба с дюжиной злых, как черти, собак, не защищала от жестокого нападения. Когда разбойники грабили выбранный двор, все его обитатели лишались жизни, словно смертные муки людей приносили убойцам радость. Зимой жизнь приспокаивалась, но как только сходили снега, вызволялась рунь, выходила на отаву скотина, шайка вновь объявляла о себе мрачными убийствами.

Неотступный, насквозь пронизывающий ужас — вот главное чувство, с каким ошмянские обыватели прожили с 1500 по 1507 год. В Вильно до его милости великого князя Александра слезливым ручьем текли жалобы и просьбы о защите. Таинственность шайки породила суеверные поголоски о призраках, висельниках, оборотнях; услышанные на ночь, эти ошмянские легенды отнимали сон и у мужественного человека. Князь Александр назначил награду за уничтожение татей, постепенно она поднялась до сказочного размера — тысяча золотых. Немало охотников отхватить полпуда золота, помотавшись по дорогам повета, стали жертвами банды, которая укротила их пеньковой петелькой. Наконец дошло до наглого вызова: подорожники не побоялись убить старого ксендза, который легким возком тянулся в Вильно с каким-то делом к епископу. Разгневанный епископ в воскресной проповеди обвинил власти в лени и попустительстве. Князь Александр, потеряв терпение, приказал найти и уничтожить убийц минскому судье Ваньковичу.

Весть о назначении Ваньковича великокняжеским комиссаром пробудила среди ошмянского жительства светлые надежды. Ванькович слыл за неподкупного урядника, что само по себе вынуждало к уважению, но более важным было другое — не знали преступления, которое осталось бы ненаказанным, если раскрыть его брался пан Ванькович. Скоро он появился на ошмянских проселках с отрядом дюжих молодцов, начал объезжать дворы, собирая по крохам сведения о шайке убойников. Не обминул Ванькович и двора Русиновской. Поначалу их отношения не выходили за межу вежливости, поскольку пан Ванькович был человеком женатым. Но когда его жена умерла, а случилось это на второй или третий год комиссарства, судья оценил Ядвигу взглядом вольного сокола и влюбился. Как и первому мужу Ядвиги, Ваньковичу переломилось за сорок, так что захватившие его чувства имели целью женитьбу. Был он родовитый, богатый, известный удачливый — достаточно основ, чтобы рассчитывать на семейное счастье с молодой, красивой вдовой.

Что касается банды злодыг, то тут дело ничуть не улучшилось. Показания потерпевших отсутствовали, ибо мертвые немы, и лучший следователь, не получив хоть какой-нибудь определенной зацепки, хоть малейшего следа, блуждал словно слепой среди трех сосен. Носился Ванькович со своей полусотней по повету — шайка затаивалась, отъезжал — утром же чей-нибудь двор стоял с распахнутыми воротами в той пугающей немоте, когда от хозяина до овчарки все лежат с расколотыми головами и распоротыми животами. Неизменная слава судьи пошатнулась, начали шептаться, что и сам он скоро-нескоро попадется в руки убойцам и придется ему покачаться под ветром на дубовых качелях.

Справедливость, однако, требует сказать в оправдание пана Ваньковича, что занимался он розыском не все время. Три года подряд ходил он в летние месяцы с минской хоругвью против татар, а осенью 1506 года бился с ними под Клецком, где вызволили из плена сорок тысяч людей, а почти двадцать тысяч крымчаков спластовали на полях и проселках от клецкого замка до истоков Лани. Но как раз в августе и сентябре, когда войско под началом Кишки и Радзивилла рубило татар и оставались ошмянские дворы без хозяев, когда умер великий князь Александр и повсюдно царила растерянность, вот в это самое время шайка вырезала две семьи. Только могилы своих жен и деток увидели пришедшие с войны победители татар. Один из них, пожилого века, взял девку-перестарку и обновил жизнь, другой, молодых лет, не выдержал утраты и удавился. Вот вместе с тем, который удавился, счет жертв разбойной гаи перешел за три с половиной сотни. Так что пан Ванькович всегда был в сильном беспокойстве, и его желание раздавить шайку усиливалось страхом за жизнь Ядвиги. Хоть ее двор был обнесен неприступной дубовой стеной, хоть вдоль стены и ночью, и днем выгуливалась стая матерых волкорезов, хоть удвоила Ядвига число своих гайдуков и паробков — но всякое могло случиться, никто не заговорен на неприкосновенность от безумных душегубов. Ванькович часто навещал Ядвигу; когда она захотела повидать сестру-монашку, он охранял ее своим отрядом на опасном виленском гостинце. Вместе зашли они в монастырь, где Марыля выбрала себе заботы госпитальной сиделки. "Видно, и я приду до тебя в монастырь", — сказала Ядвига сестре. Та, взглянув на Ваньковича и прочитав по глазам его чувства, стала убеждать, что и среди людей можно исполнить свой христианские обязанности и долг. "Можно, грустно согласилась Ядвига, — но у нас так повелось последние годы, что, засыпая, никто не знает, останется ли к рассвету в живых". Там же в Вильне пан Ванькович просил Ядвигу пойти за него, и она дала согласие, оговорив свадьбу на день святого Мартина, говоря иначе, на вторую неделю ноября.

Но не удалось судье долго порадоваться. Стало известно, что его призвал князь Сигизмунд и что на Князевы укоры он отвечал рискованным обещанием: "Или я задушу шайку, или вот этой саблей перережу себе жилы!" "Справедливо! — жестко отметил великий князь и не удержался уточнить: Когда?" — "Не позже дня ангела-хранителя!" — отвечал судья. По календарю приходится эта дата на второй день октября. А беседа, в которой прозвучало слово чести, случилась в начале июля. А святой Мартин, как мы говорили, празднуется через месяц после дня ангела-хранителя. Вот так, чтобы ввести в свой дом любимую женщину, судье Ваньковичу было необходимо остаться в живых, последнее же исключительно зависело от розыскного успеха. Меж тем время неумолимо двигалось к роковой отметке — уже лето подбиралось к концу, на полях отгуляли дожинки, на лугах выстроились стожки, посыпался желтый березовый лист, только сентябрь оставался Ваньковичу для спасения чести, жизни, счастья. Но как выполнить за месяц то, что не удалось сделать за несколько лет?..