А. Веста - Алмазная скрижаль

— Здорово, Виктория Павловна, вам бы с броневика агитировать… Ну а как же Яков, ведь ради него мы с вами и взялись раскладывать человечество по «полочкам».

— Ах да, простите… Н у, так вот, едва Яков услыхал про «нелюдь», так побелел весь, как мел. Но голос остался тихий, вежливый. «А как вы собираетесь отличать людей от недочеловеков? Может быть, делить будем по группе крови или по черепу, так это уже было…» На что Иван ему ответил, что отличать надо по совести. Есть совесть — человек! Нет — животное о двух ногах, хищное, опасное, коварное… Очень они потом не ладили с Яковом. Ну вот, пожалуй, и все.

— Виктория Павловна, очень прошу вас, нарисуйте портрет этого Блуда. Я обязательно еще раз приеду.

Виктория Павловна лишь печально улыбнулась. Уже на пороге, провожая Вадима, Виктория Павловна тихо попросила: «Господин следователь, не купите ли у меня хоть что-нибудь? До пенсии неделя осталась…»

Вадим выбрал маленький пейзаж с церковью, затерянной в голубых эмалевых снегах, сунул деньги во вздрогнувшую ладошку и попрощался.

Через неделю он снова стоял перед ветхой дверью. На настойчивый стук выглянула перепуганная соседка и объяснила, что Вику забрали в областную «дурку».

— Кричала громко, что ее убить хотят, подожгла комнату, да она и раньше душою хворала…

…Рассеянно блуждая мыслью по бескрайнему полю своего частного расследования, Вадим Андреевич упустил из виду подозрительные совпадения деталей. На косяке комнаты Реченко в одичалом общежитии и в папке «пропавшей экспедиции» стояла одна и та же пометка: буква «Т». Единственно правильным решением было навестить Льва Дрозда в его гнезде.

Коробка общежития зияла тьмой. Выбитые окна щерились стеклянными саблями, входная дверь болталась на петлях. Сквозняк гнал навстречу обрывки бумаг и пластиковый мусор. С потолка свисали вырванные провода, и Костобоков пожалел, что не взял фонарик.

В коридоре было светло от лунного света, и он легко нашел дверь с рубленой пометкой. Дернул за ручку, дверь поддалась с унылым скрипом. Под ногой захрустело: пол был усеян шприцами и осколками стекол. В углу темнело что-то вроде шалаша из груды одеял.

— Есть здесь кто? — Костобоков раскидал курган из одеял и тряпок.

В вонючей смерзшейся берлоге лежал Дрозд. В лунном луче белела мертвенная маска с приоткрытым ртом. Поблескивали крупные синеватые зубы. Вадим заглянул в могильные провалы глазниц. Закрытые веки дрожали, словно под ними бегали и суетились маленькие зверьки. Пульс почти не прощупывался. Вены на запястье провалились. Вадим похлопал полутруп по щекам. Дрозд очнулся, вцепился скрюченными пальцами в следователя. Вадим приподнял его и привалил к стене. Было слышно, как клацают зубы, отплясывают с лязгом, как кастаньеты.

— Во что сегодня играем? В «Зимовку»?

Дрозд пошевелил рукой, разминая затекшие мышцы. Достал из кармана маленький пакетик, высыпал в ладонь и втянул ноздрями порошок.

— Тише! Он уже здесь, крадется… Луна ведет его… — вытаращив глаза, пробормотал он.

— За тобой следят? Угрожают?

— Да. Меня сломают, как голема, как глиняную куклу, в которой больше нет нужды. Он меня выкрутил, как тюбик, и вышвырнул на помойку. Для жрецов, для избранных я грязен…

— Кто он?

— Зверь. Я не принес ему главного трофея…

— Ты убил Реченко…

— Да, убил, застрелил из винтяка с оптическим прицелом, и второго тоже. Только хрен ты что теперь докажешь. Ничего ты не узнаешь, выдел следячий. Давай, дуй за участковым, а я посмеюсь… А как они выламывались, эти пустобрехи, рассуждали о пустоте под названием «Вечность», а я в это время отмерял последние секунды их жизни… Нет, не я. Сама судьба, а моя ладонь, мои пальцы — ее разящее копье. Полудурки… Вы ползете на бойню, как обреченное животное, способное только на отчаянные, бестолковые броски. Вы не готовы к умному, расчетливому сопротивлению, к священной тысячелетней войне Воль. Всемирные мессианцы! Ни хрена! Вас держат на мушке, давят за горло, пасут и стригут и пускают под нож, а вы все еще бахвалитесь с перепоя. Вы умрете молча, как деревья. Вы не достойны жить в жестоком и прекрасном мире Воли и Силы.

— Твой мир — звериная клетка, поэтому тебе не нашлось места на земле. Нет, звериная слишком велика для тебя. Ты — говорящий дрозд, черный индийский скворец Майна. Ты — попугай, попка-дурак, пустышка-пересмешник, повторяешь все, что услышал, но сам не способен придумать ничего. Ничего!

— Ненавижу! Я ненавижу тебя, и ты умрешь! Я натравлю на тебя Терриона. Едва ты рыпнешься, проснется Зверь, и мне все равно, как вы будете грызть друг другу глотки. Слушай и запоминай: Мастер Террион закрыл Школу, теперь он плодит тупых клонов на лесной базе. Это где-то на Севере. Гувер — начальник лагерей, у него неограниченный доступ к «мясу»… Все! Остальное узнаешь сам.

— Фантастики начитался? За что убил? Говори!

— Они слишком близко подошли к «мертвой зоне». Больше я ничего не знаю.

— Что ты сделал с трупами?

— Утопил, их уже съели рыбы…

— Буква на двери — знак зверя?

— Печать Терриона. У него есть еще одно имя: «Кровь». Ну, давай, выписывай ордер, вызывай автозак. Чего ты ждешь?

— Нет, мразь, ты опоздал. Я больше не мент. Ты останешься здесь пить микстуру от кашля. Если хочешь, топай в отделение сам. Ты мне больше не нужен.

Разогревшись от быстрого бега, Вадим вихрем ворвался в старый особнячок на Поварской. Он неумолимо опаздывал к началу Ликиного выступления.

Ее высокий чистый голос он заслышал еще на лестнице и заспешил, заранее радуясь и волнуясь.

— Тайна Руси — в ее истоке, в солнечном искусстве, в безудержной языческой радости древних форм и красок, в геометрии северных вышивок, кованых украшений, в улыбках львов на стенах Дмитриевского собора во Владимире, в кентаврах храма Покрова на Нерли. Русь погрузилась в глубь самой себя, охраняя заповедный корень…

Он, видимо, сильно опоздал. Свободных мест уже не было. Пестрошерстная публика в центре зала возилась и шумела, как стая шершней. Преодолевая смешки и шепот, Лика говорила:

— Народная сказка — наследие язычества, древнейший пласт национальной памяти, сопряженный с тотемными символами рода. Поэтому сказка еще и зеркало этнической психологии, часто нелестное, но всегда — правдивое…

Она стояла на небольшой сцене, прямая, тонкая, словно зажженная свеча. О, эти русские строгие светлые девочки: сестры милосердия и Зои Космодемьянские. Храбрые, гордые, упрямые звездочки-недотроги, не замарав одежд проходящие среди прокаженного мира, недоступные мерзости, но беззащитно распахнутые знобящим, злым ветрам и бесстыдной молве. Сердце ударило горячо и больно, Вадим напряженно вслушался.