А. Веста - Язычник

— А чего к Антипычу-то не идешь? — поинтересовался я, когда конюх выдернул меня из моей мансарды и оторвал от пробирок, дистиллятов, спиртовок и булькающих трубок, требующих неотлучного присутствия.

— К колдуну этому не пойду, хоть зарежь! — отрезал зоотехник.

— А что же так? Вся деревня лечится, а ты упираешься?

— Через него мой Меркуша сдох; заводской жеребец, медалист! Меня даже судить хотели народным судом.

— Не может быть, Антипыч скотину сроду не обижал.

— А ты послушай, практикант, как дело было. Вот накануне, аккурат перед тем, как кобыл крыть, Антипыч на конюшню и заявился. Я ему коня показываю, хвалюсь: «Зажеребляемость, выжеребляемость…» А потом на минутку отбежал, глядь — Антипыча нет, конь весь в мыле, стойло забрызгал и дверь разнес.

— Так что же, твой Меркурий так сразу и сдох?

— Ну, на следующее лето… — неохотно сознался коневод, — а все одно… Знамо дело, он в стойло гвоздь гробовый воткнул, конь и взбеленился. Колдун ведь! Малаку у коня забрал, с землей смешал, да какую-нибудь свою цибулю посадил. Потом если эту цибулю сорвать и съесть, сила будет немереная, конская! Но вот конь непременно сдохнет. Порча такая. Это уж потом бабка мне одна рассказала, надоумила… Только, говорит, землю надо взять особую, девственную, с горы, где не пахано, не сеяно, а посадить… Запамятовал… Мандру какую-то.

— Может, мандарин?

— Нет…

— Значит, мандрагору.

— Точно, ее… Решил я к нему по-хорошему, по-соседски… Дай, говорю, и мне силы, к бабам-то подступиться, чтобы не зря за конягу страдать. А он, колдун треклятый, только хохочет… Ты, говорит, зайди ко мне весной на пасеку, на первый пчелиный лет, я тебе на это место пчелок своих насажаю, и тогда хоть снова под венец… Еще изгалялся, вражина, оборотень…

Несмотря на альтруизм и выдающееся человеколюбие, сельчане Антипыча не любили и даже подозревали в оборотничестве. И, видимо, были к тому какие-то основания. Старик умел «вабить», выть по-волчьи. Для полного сходства с волчьим воем он «дул» в стекло от керосиновой лампы. Антипыч никогда «не вабил» для облав или охоты. Он переговаривался с волками для собственного удовольствия, и ему отвечали не только волки. Младенческим плачем заливались совы-вопленицы, гулко ухали филины.

Отрабатывая практику в местной амбулатории, я почти все лето квартировал у Антипыча. Здесь же в сенях над дверью я хранил запасные ключи от убогого строения сельской больницы.

Я подошел к дверному косяку и осторожно завел руку за поперечную перекладину. Ключи по-прежнему лежали в глубокой щели. Но я не знал, устояла ли после всего происшедшего в ней сама амбулатория, но на первых порах мне сопутствовал счастливый случай.

Я проснулся среди ночи. В доме поскрипывали и играли половицы. Темный клубок прокатился из угла в угол, в подполье громко запищали и завозились мыши. Я встал, зажег огарок свечи и оставил ее на окне, потом прошел сенями и выглянул за порог. У ног моих плескались темные волны. Поодаль бился под ветром затопленный яблоневый сад. Редкие синеватые вспышки без грома, настоящие августовские зарницы, полыхали в небе у самого горизонта. Воды потопа уже готовились снести ветхую лачугу, дом гудел от ударов волн и ветра. Кажется, возница сказал, что Антипыч умер в половодье и несколько дней к нему не могли подобраться.

Трясясь в ознобе, я вернулся в горницу. Стол вновь, как в прежние годы, стоял у окна. За столом спиной ко мне горбился чужак в волчьей шубе наизнанку и островерхой лохматой шапке. Он медленно оглянулся на звук моих шагов. В редких фосфорических вспышках за окнами я узнал Антипыча. Он смотрел мимо меня. На столе перед ним лежала раскрытая книга и горела свеча. Это была та самая книга, которую Антипыч хотел завещать мне, буквы книги огненно светились. Не глядя в книгу, старик медленно и раздельно произнес:

— Единство — природная сущность металла. Если ковать при ясном солнце, в день весеннего равноденствия, ровно в полдень, то получается Светлое Огниво. Если же ковать в ночь зимнего солнцестояния, ровно в полночь, при полной луне, то получается Темное Огниво. С помощью Светлого Огнива можно добывать огонь, а с помощью Темного, отлитого в полночь, — воду… Соединив огонь и воду, ты получишь…

Ворвавшийся ветер погасил свечу, громыхнуло так, что на стене зазвенело зеркало.

— «…Камень Жизни»… — донесся голос Антипыча из гулкой глубины…

Больше я ничего не запомнил из событий той ночи, вернее, ее снов.

Меня разбудило сияющее солнце. С промытого бурями неба лился горячий утренний свет. Ночное видение сразу же стерлось, потускнело за искрящимися красками и звуками летнего утра.

Я вышел во двор. Рядом с домом стоял обомшелый колодезный сруб, с краю висело ржавое ведерко. Скинув спортивный костюм, я зачерпнул близкой темной воды. В ней плавали облака, ольховые сережки и бодро юлили личинки комаров. Собравшись с духом, я опрокинул на себя обжигающий колодезный холод. Громко ухая, я по кругу проскакал вокруг колодца. По коже прошла морозная волна, мне показалось, что даже змей, распростертый на моей спине от кобчика до лопаток, слегка зашевелился. Я спиной чувствовал, что кто-то смотрит на меня ИЗ-ЗА яблонь, а может быть, ИЗ-ЗА дощатого покосившегося забора. Я оглянулся: молодая тяжеловесно-статная женщина взирала на меня, голого, как Адам, когда тот еще не пользовался фиговым листком.

Стыдясь своего тела, ограбленного Севером и лагерным голодом, я судорожно влез в мокрые, липнущие брюки. Когда я оглянулся, у садовой калитки было пусто. Видимо, слухи в этой деревеньке в три двора разносились по-прежнему исправно.

Вернувшись в избушку, я сложил в сундук Лягины подарки и вытянулся на шкуре.

В такие минуты воспоминания приходят сами, как скорбные гости. Я лежал, размышляя о деятельном участии Ляги в моей судьбе. Сашка ухитрялся исполнять одновременно две роли: доброго гения и злого демона. Когда-то он пытался оспорить у меня дружбу Наи. На обольщение дикарки была брошена вся мощь западной цивилизации и кошелька Лягиных предков. Сверкающие никелем велосипеды, плееры, стереомагнитофоны наводняли Бережки. Позднее появился роскошный «харлей», дорогущие магнитофоны и японская видеосистема. Ная изредка соглашалась прокатиться с Лягой на мотоцикле, держась за его толстую, как у бегемота, талию, но не более. Меня же она безвозмездно дарила своей истинно девичьей, нежной дружбой… Я знал, что именно Ляга познакомил Наю с Вараксиным, хвалясь своими всемогущими связями. Но именно он вернул мне ее в то волшебное, пламенное лето, когда я уже считал ее потерянной навсегда.

Она жила в провинциальном городишке под названием Чепцы. Всю зиму я засыпал ее письмами, но мои «голубки» бесследно исчезали в черной дыре Чепцов.