Александр Бушков - Сыщик

— Выходите, живо! И без глупостей! Полиции в этих местах не водится.

Бестужев вылез. За ним выбрался второй конвоир, тоже с револьвером в руке, а спереди уже подходили Гравашоль и шофер, опять-таки с оружием наизготовку. Бестужев огляделся. Автомобиль стоял возле какой-то развалюхи с настежь распахнутой дверью, висящей на одной нижней петле, и выбитыми оконными рамами. Вокруг росли деревья, местность была дикая — а совсем близко раздавались какие-то непонятные звуки…

Да ведь это река шумит! — догадался Бестужев. Плеск, журчанье, шорох воды, обтекающей коряги… То-то сыростью тянет явственно…

— Пошли, — сказал Гравашоль, ни к кому не обращаясь, и первым направился меж двумя раскидистыми вязами.

Почувствовав тычок в поясницу револьверным дулом, Бестужев почел за лучшее не сопротивляться и зашагал следом. Стало чуточку светлее, и он уже ясно различал, что Гравашоль стоит почти у самой воды. Прекрасный голубой Дунай сейчас не был ни прекрасным, ни голубым — полоса темной воды, покрытой предрассветным туманом, издававшая странные звуки, обдававшая и промозглой сыростью…

— Не очень-то приятное зрелище в эту пору, а? — спросил Гравашоль. — А теперь представьте, любезный, каково вам будет идти ко дну с камнем на шее…

— Если вы и в самом деле Луи Гравашоль…

— Не сомневайтесь, он самый.

— То извольте хотя бы объяснить, на каком основании собираетесь со мной так поступить, — спокойно закончил Бестужев. — Я человек мирный, не припомню, чтобы переходил дорогу анархистам… да и каким бы то ни было другим политическим партиям. Должны же быть какие-то основания? И ради бога, не надо мне опять толковать о праве сильного. Слишком примитивно, право, совершенно на вас не похоже. Я вам ничего не сделал.

— Ошибаетесь, — сказал Гравашоль. — Вы мне перешли дорогу.

— Я и не собирался…

— Какая разница? Собирались или нет, а вышло так, что перешли. А с теми, кто нам переходит дорогу, мы поступаем одинаково… Кто вы такой?

— Простите?

— У вас есть один-единственный шанс уйти отсюда живым: рассказать, кто вы такой. И по возможности так, чтобы я мог проверить. Пока что при вас не нашли ничего, кроме денег, браунинга и российского паспорта. Все эти предметы еще ни о чем не говорят и не позволяют надежно установить вашу личность.

«Странно, — подумал Бестужев. — Все это чертовски странно. Ему бы следовало спрашивать о Штепанеке…»

— Предупреждаю, — сказал Гравашоль. — В скором времени у меня будут о вас самые точные сведения. Так что поторопитесь использовать свой единственный шанс на жизнь… Кто вы такой? Мне от вас требуется узнать только это.

«Так-так-так, — подумал Бестужев. — А что, если он пока еще и представления не имеет, что это именно мы увезли Штепанека, что он у нас в руках? А в самом деле, откуда ему знать? Наш с Вадецким след они потеряли давно, ну, предположим, у них есть сообщник из лакеев барона Моренгейма… нет, тогда бы он в первую очередь именно о Штепанеке и спрашивал бы… Лучше не ломать сейчас голову, каким образом эти субъекты узнали адрес — нужно как-то выкручиваться…»

Кажется, он догадывался, в чем тут дело. Вот уж кем не был Гравашоль, так это глупцом. Он, вероятнее всего, догадался, что Бестужев — не авантюрист-одиночка, а представитель некоей организованной силы… трудно было бы об этом не догадаться, после того как итальянцы их отогнали от пресс-бюро Вадецкого, Гравашоль мог связать их с Бестужевым… ага, на этом и следует играть. Итак, главарь анархистов — человек умный, он не торопится отправить конкурента на корм рыбам, потому что опасается, что означенная «некая сила» захочет отомстить и окажется достаточно могучей и упрямой, превратится в источник вечного беспокойства…

— Я не обязан перед вами отчитываться, месье Гравашоль, — сказал Бестужев достаточно нейтральным тоном, чтобы не злить оппонента сверх меры. — Я отчитываюсь только перед своей Боевой организацией…

Он умышленно употребил именно этот термин, а не, скажем, «Центральный комитет» — пусть сразу поймет, что столкнулся с представителем отнюдь не мирного политического направления… Центральные комитеты имеются у любой партии, в том числе и у тех, что придерживаются ненасильственных методов, зато слова «Боевая организация» моментально вносят ясность…

— Что вы хотите сказать?

— Именно то, что сказал, — отрезал Бестужев. — Уж не думаете ли вы, месье Гравашоль, что ваша партия имеет честь быть единственной в Европе организацией такого рода?

— Не думаю, — спокойно согласился Гравашоль. — Так вы, значит, собрат по борьбе? — Последние слова он произнес подчеркнуто иронически. — Не соблаговолите ли прояснить, какую именно партию представляете? И откуда вы?

Бестужев, спокойно стоя на одном месте, тем временем украдкой присматривался к окружающим: на каком расстоянии находятся, в каких позах стоят, кто совершенно неподвижен, а значит, более хладнокровен, кто переминается нетерпеливо, а значит, может стать слабым звеном… С этой точки зрения ему особенно понравился один из анархистов — в отличие от собратьев он держался не так напряженно и бдительно…

Было уже достаточно светло, чтобы различать выражение лиц. И Бестужев с неприкрытым нахальством ухмыльнулся:

— Месье Гравашоль, какую бы партию я ни представлял, вы, думаю, уже успели сообразить, что ее члены не относятся к числу робких борцов за парламентское представительство. Что они предпочитают гораздо более решительные методы. У вас был случай в этом убедиться, не правда ли? Вспомните, что произошло после того, как вы шарахнули бомбу в пресс-бюро Вадецкого…

Он видел, как лицо собеседника исказилось злобой.

— Черт бы вас побрал! — прорычал Гравашоль. — Пуля свистнула у меня над самым ухом, еще бы немного…

— А что поделать? — пожал плечами Бестужев. — Сдается мне, ваши люди исправно выполняют ваши приказы? Точно так же и мои люди получили приказ обеспечивать мою безопасность. Когда в окно помещения, где я находился, полетела бомба… Что им оставалось делать? Логично?

— Пожалуй — пробурчал Гравашоль, по-прежнему поглядывая неприязненно. — Но какого черта вы перешли мне дорогу?

— Тысячу раз простите, Луи, — не без шутовства раскланялся Бестужев. — Но неужели вы настолько серьезная персона, что революционеры всех стран должны становиться перед вами навытяжку, как новобранец перед капралом?

— Изволите быть революционером? — с той же иронией бросил Гравашоль.

— Надеюсь, вы не зарезервировали право на это понятие исключительно за собой? — не менее иронично сказал Бестужев.

— Стало быть, революционер…

— Нет; полицейский, — безмятежно произнес Бестужев. — Мои люди у пресс-бюро действовали классическими полицейскими методами, да? Вы и в самом деле так полагаете?