Сергей Зверев - Разбой в крови у нас

– А тебя-то почто пули не берут? – повернулся к Григорию ямщик, слишком довольный, чтобы обижаться на студента. – Заговоренный, что ли?

В глазах паломника еще прыгали нехорошие искорки, но ответил он довольно спокойно:

– Что болтаешь! Это все разбойничье добро меня спасло!

С этими словами Распутин продемонстрировал Захару верхнюю полу позаимствованного им у лиходеев кителя. С внутренней стороны там был пришит карман, в котором оказались всякие безделушки, явно прихваченные владельцем кителя на пароходе. Пулю остановила слегка погнувшаяся от удара пустая посеребренная рамка от фотографии. На груди Григория расплывался синяк – весь вред, который смогла причинить ему метко пущенная пуля.

– Уплывают, – прохрипел прислушивавшийся к тарахтению катера Митрофан. Он сполз на землю под деревом, и, судя по внешнему виду, самочувствие его не улучшалось.

– Пусть их, – устало отмахнулся Григорий. – Им сейчас первая забота – убраться подальше да успеть добычу поделить – не до нас. А ну, дай посмотрю!

Паломник наклонился над медленно моргающим и каким-то потерянным Митрофаном и отвел в сторону его руку. Среди слипшихся окровавленных волос Захар ничего не рассмотрел. Судя по всему, пуля просто оцарапала череп и слегка контузила студента, отчего ему и было дурно.

Григорий взял белое лицо Митрофана в ладони и слегка приподнял, затем провел левой рукой вдоль его позвоночника. Студент опустил ресницы и задышал ровнее и глубже.

– Сиди тут покуда, милой, мы быстро, – тихо обратился к нему паломник и поднял глаза на Захара: – А у тебя там что?

– Да ерунда, царапина.

Григорий тем не менее взглянул на выдранный из захаровского плеча изрядный кусок мяса и покачал головой:

– Кровь сейчас остановится, а дальше само заживет.

Вдруг паломник о чем-то вспомнил.

– Про купца-то мы и запамятовали! Как он там?

– Да скверно! – досадуя на собственную забывчивость, ответил ямщик. – Сердце у него болело и дышал тяжко. Как стрельба началась, он тихо лежал, не высовывался.

По лицу паломника промелькнула тень, и он быстрыми шагами направился к перевернутой лодке. Снедаемый дурным предчувствием, Захар поспешил следом.

Вдвоем они перевернули лодку и обнаружили неподвижно лежащего с открытыми глазами купца. Внушительная грудь не поднималась, а побелевшие губы и застывшие глаза не оставляли сомнений, что купец Кузнецов отдал богу душу.

– Эх, было бы время с ним посидеть, может, и не помер бы, – вздохнул Григорий, опуская купцу веки.

– Да какое же тут время, когда разбойники наседали?! – выпалил Захар. – Я все думал, уж он-то спасется, что бы с нами ни было. А вон как вышло…

– Придется его здесь оставить. В ближайшей деревне расскажем, как да что, – с этими словами крестьянин опустил на мертвое тело лодку, как крышку гроба. – Только сначала просушиться надобно. Сымай мокрое-то! Вон уже зуб на зуб не попадает!

Беглецы, не сговариваясь, ушли подальше от тела мертвого купца и вернулись к Митрофану, по-прежнему сидевшему под деревом. Пока Григорий помогал ему с одеждой, Захар обыскивал и связывал пребывающего без сознания благодаря удару паломника разбойника.

Студенту, похоже, немного полегчало. Цвет лица был уже не такой зеленый. Это было хорошо, потому как скоро предстояло отправиться в путь до ближайшего жилья, который мог оказаться неблизким.

Пассажиров парохода «Отец» на пристани в Казани встречало большое общество. Кроме родственников и друзей путешественников, взволнованных слухами о нападении, у трапов выстроились полицейские чиновники, которым предстоял не один час кропотливой работы.

С пассажирами первого и второго класса они были учтивы и отводили в отдельный кабинет, освобожденный от штатских. Там свидетелям предлагали присесть и поведать свою версию случившегося.

До этого заветного кабинета Башмаковы добрались только через час после прибытия парохода – бумажная волокита заметно замедляла дело. Взглянув на измученных женщин и заплаканное бледное личико Катерины, пристав сжалился.

– Коли ничего особого не видали, то идите-ка домой, – вздохнул он. – А я к вам завтра человека пришлю, ближе к обеду. Он все запишет, как положено, а вы пока хоть отдохнуть успеете.

– Мы с удовольствием воспользуемся вашим предложением, – устало улыбнулась Анастасия Леонтьевна. – Только позвольте задать один вопрос.

– Разумеется.

– В этой поездке нас сопровождали двое очень… надежных людей. Один из крестьянского, а другой из мещанского сословия. Они оказались среди тех, кого разбойники в лодку посадили…

– Ах, да-да! Мне уже рассказывали. Люди видели, что им удалось каким-то образом избавиться от бочки с порохом. Но добрались ли они до берега, было уже не рассмотреть, – оживился пристав. – Вы не волнуйтесь, если мы что о них узнаем – сразу вам сообщим. В указанном свидетелями месте будет произведен поиск. Если не утонули, то найдем живыми или мертвыми!

Услышав это, Катюша не удержалась от громкого всхлипа, и пристав запоздало сообразил, что, пожалуй, сказал лишнего.

– Вы вот что, барышня, посидите немного тут, а я распоряжусь, чтобы вещи ваших людей вам передали. Вам-то виднее, что с ними делать…

Вдова зыркнула на пристава недобрым взглядом – так расстроить девочку, сказав всего два слова!

Чиновник помялся немного, но все же предложил старшей Башмаковой отойти в сторонку и шепотом сообщил:

– Честно вам должен сказать – шансов у ваших людей мало. Дочь свою подготовьте пока, чтобы не так уж переживала. Боюсь, что через несколько дней нам сообщат о нахождении тел. Так уж оно заведено – надежные люди редко выживают…

Анастасия Леонтьевна сжала губы и молча кивнула. Казенное сочувствие ее раздосадовало – угробили разбойники хороших людей, а они только и могут сказать, что «так уж оно заведено»!

Никакой радости от возвращения домой вдова не почувствовала. Катясь в коляске нанятого извозчика к дому, унаследованному ею от мужа, Анастасия Леонтьевна смотрела на знакомые улицы, почему-то казавшиеся сейчас чужими и враждебными. А озабоченные или, напротив, беззаботные казанцы, заполнявшие улицы и вагоны недавно появившегося электрического трамвая, вызывали раздражение.

Расстроенная вдова, переживавшая и за пропавших спутников, и за осунувшуюся дочь, не сразу заметила, что у подъезда их дома стоит какой-то человек. Катюшу он безучастно пропустил к распахнутой служанкой двери, а вдове преградил дорогу:

– Здравствуй, Настенька! Не признаешь?

Башмакова мрачно уставилась на скромно одетого мещанина с хитро прищуренными глазками. Внешность его ей ничего не говорила, но голос показался знакомым – такой вкрадчивый и обманчиво ласковый…