Катерина Врублевская - Дело о рубинах царицы Савской

Раз в год, во время праздника Тимката [70] Праздник Тимката (Богоявление) посвящен Ковчегу Завета. Во время праздника происходят массовые крещения. выходят из аксумской церкви православные эфиопские священники в белых одеждах, расшитых золотом и выносят на толстых кедровых брусьях тщательно укутанный ковчег. Он очень тяжелый, поэтому его несут от двенадцати до шестнадцати священников. На время праздника поверх обычных покрывал накидывают разноцветные бархатные и парчовые, расшитые местными искусницами. Священников сопровождают люди с тимпанами и трещотками — они поют псалмы и приплясывают. По краям процессии вышагивает почетный караул, вооруженный саблями и копьями. Монахи несут таботы [71] Табот — деревянная или каменная доска с изображением креста посредине и символов евангелистов по углам, соответствующая антиминсу православной обрядности. Табот помещается в алтаре и выносится из церкви только во время крестного хода. При освящении церкви освящается именно табот, который и символизирует эту церковь. Без табота храм — пустое строение, лишенное всякой святости. — доски с эфиопским крестом посредине. Женщины выкрикивают слова радости и разбрасывают цветы под ноги процессии…

— Малькамо, — остановил Аршинов воспоминания юноши, — когда празднуют праздник Тимката?

— В начале марта, — не сразу ответил юноша, сбитый с толку вопросом.

— Понятно… Что ж, это интересно, — пробормотал Аршинов как бы про себя. — Сейчас середина февраля, значит, мы вполне сможем успеть к празднику в Аксум.

— А где кончается крестный ход? — спросил Головнин.

— В отдалении от часовни строят палатку, называемую Скинией Завета, в которой ковчег будет находиться всю ночь. Потому что наутро начинается крещение, и люди хотят, чтобы оно происходило в присутствии святыни.

— Но ведь ковчег никто никогда не видел! — удивилась я. — Какая разница, что там накрыто расшитым покрывалом?

— Что ты, Полин, — ужаснулся Малькамо. — Ни одному смертному до Страшного Суда нельзя не только прикасаться к ковчегу, но и видеть его. Иначе смерть, ужасная и жестокая: люди покрываются моровыми язвами и погибают. Так описано в Библии. Хоть Автонома спроси.

— И бысть по прешествии его, и бысть рука господня на граде, мятеж велий зело: и порази мужы града от мала до велика, и порази их на седалищах их, [72] После того, как отправили его (ковчег), была рука Господа на городе — ужас весьма великий, и поразил Господь жителей города от малого до большого, и показались на них наросты (Книга 1-я Царств, 5:9). - не преминул вмешаться Автоном.

Эта история напомнила мне прочитанную в детстве книгу о девочке Алисе. Там описывался Белый Рыцарь, у которого была мечта:

Для чего нужна священная реликвия, если ее никто не видит и никто не прикасается? Вот у нас в храмах к чудотворным иконам и мощам прикладываются, лобызают, крестные ходы устраивают, чтобы их все видели. А тут под тремя покрывалами держат, и никто не знает, это настоящий ковчег или нет. Что-то тут не так…

Мои размышления прервал Головнин:

— Несколько лет назад я путешествовал по Аравии. И один кочевник рассказал мне легенду. В святом городе мусульман Мекке есть мечеть. А в нее висит занавес под названием "кисва". [74] Кисва (араб.) — покрывало. На занавесе вышито золотом изречение на арабском: "Кто заглянет за занавес, то узнает свое будущее, но уже никогда не испытает счастья". Говорят, что с того дня как висит занавес, ни один человек не заглянул за занавес, и что за ним спрятано — неизвестно. Может, и с ковчегом так?

— Любопытной Варваре нос оторвали, — подытожил Аршинов дискуссию. — А так как мы любопытны, но носами все же дорожим, то наметим маршрут и вперед, чтобы успеть к празднику Тимката.

Прощание с жителями деревни. Беженцы. Гондар. Губернаторские жена и дочка. Разговор в бане. Обед. Губернаторша предлагает отдохнуть. Ночное нападение. Цагамалак находит корону. Георгий спасает положение.

За несколько дней мы переделали множество дел: похоронили Григория, наказав Агриппине ухаживать за могилой. Она выглядела спокойно и даже расцвела — жизнь в племени оромо пошла ей на пользу. Груша не сводила взгляда со своего мужа, которого нежно называла Васяткой. Тот жмурился и ухал от удовольствия. Георгий хмурился и отворачивался. Мне было даже немного жаль его.

Аршинов вновь проявил себя настоящим коммерсантом. Туши крокодилов, убитых нашей экспедицией, он поменял на трех верблюдов, немного полезной утвари и мешок с просом, их которого жители племени варили кислое пиво. Нам навялили крокодилятины, налили в калебасы свежей воды и под причитания Агриппины собрались на главной площади деревни, там, где проходили ритуальные танцы.

Старый эфиоп начертил нам на листе бумаги, вырванной из ветхой Библии карту. Дорога пролегала извилистой тропой, на которой были начертаны буквы амхарского шрифта. Малькамо, склонившись над картой, прочитал названия городов и деревень: Горгора, Гондар, Бегхемдир, вверх по горам Семиенским (эфиопы не говорят — на восток или прямо, из-за рельефа местности они говорят вниз или наверх), Ади-Аркай, Таказзе, Адуа, Адиграт, и в Аксум к ковчегу.

Мы распрощались с гостеприимными жителями. Многие девушки тыкали себя пальцем в живот, а потом указывали на наших мужчин. При этом они широко улыбались, показывая тем самым, что с радостью понесли. Откуда им это было известно, я не знала, ведь прошло всего несколько дней.

На одного верблюда взобрались мы с Малькамо, на другого Головнин с Нестеровым, на третьего — Аршинов. Георгий и Автоном шли рядом пешком.

До сих пор я никогда не ездила верхом на верблюде. Мне было страшно: верблюд выше лошади, идет иноходью, отчего меня качало из стороны в сторону. Я все время боялась сверзиться и лишь Малькамо, сидевший сзади меня, успокаивал и поддерживал.

Точно так же себя чувствовал и Нестеров, боявшийся высоты. Головнин держал его за пояс и уговаривал не бояться, но тот лишь крепче прижимал к груди свой любимый фотографический аппарат. Аршинову же все было нипочем. Он сидел, подогнув одну ногу под себя, и выглядел так, словно всю жизнь провел в верблюжьем седле.

Заночевали мы в заброшенном городе Горгора, в церкви с остатками росписей на них. Георгий сварил просяную кашу, бросил туда вяленого мяса, и мы поели. Было холодно, поэтому все улеглись вокруг костра, в который дежурный подбрасывал хворост. Ночью я почувствовала, что кто-то накрывает меня еще одним покрывалом, но не проснулась: я была уверена, что это Малькамо, которому выпала очередь дежурить.