Катерина Врублевская - Дело о пропавшем талисмане

Не помню, сколько я просидела около нее, сжимая в ладони кольцо, завернутое в тряпицу. Потом очнулась, закрыла Перловой глаза и развернула сверточек. Лучи света от трех бриллиантов брызнули во все стороны. Кольцо приятно тяготило руку, а по внутреннему ободку были выгравированы слова «Ora et Spera» — «молись и надейся».

И пока я рассматривала кольцо, на глаза навернулись слезы. Я спрятала кольцо в карман и, закрыв лицо руками, зарыдала во весь голос. Горячие потоки текли у меня по щекам, и я не хотела их останавливать — мне было больно и сладко на душе от того, что более не нужно ждать очередной смерти, не нужно подозревать преломляющих с тобой хлеб и уже скоро я окажусь дома.

— Аполлинария! Что с тобой, ты не ранена?! — Карпухин ворвался в комнату и отшатнулся, увидев недвижимую Перлову на моей постели. — Пойдем отсюда, Полина. Пурикордов все сделает сам, вызовет Елену Глебовну, Анфису… Ты только не беспокойся, все будет как надо. Не плачь, все уже позади.

Я уткнулась носом в его плечо и позволила увести себя — ночевать мне было негде.

— Моя милая, хорошая, Полинушка моя, солнце ненаглядное, — шептал Иннокентий, поглаживая мне волосы. — Сейчас, сейчас, присядь вот сюда, я только лампу зажгу.

Дрожащий свет осветил его профиль, он повернулся, и я увидела глаза, полные сострадания.

— Иди ко мне, — прошептала я, протягивая ему руки.

Он подошел ко мне близко-близко, встал на колени и принялся осыпать поцелуями мое лицо и руки. Потом наклонился, снял с меня туфли и дотронулся до чулок.

— Повернись, — попросил он меня, — я помогу тебе раздеться.

— Нет! — воскликнула я. — Я сама!

Не помня себя я поднялась с постели и принялась лихорадочно отстегивать юбку с турнюром, крючки корсета и стаскивать с себя подвязки-эластик.

— Ляг, — ласково нажал он мне на плечи, я опустилась на постель и, не отрывая от него рук, потянула на себя.

В этот момент мне казалось, что он — моя единственная защита, и если я отдалюсь от него, то умру. Я боялась и все сильнее прижимала его к себе.

— Полина, родная, я здесь, с тобой, — шептал он мне, словно в горячечном бреду. — Ты сводишь меня с ума! Какая у тебя душистая кожа! Боже, как я мечтал о тебе с того момента, как увидел.

Молча я продолжала обнимать его, руки шарили по обнаженной спине и непрерывно что-то трогали, стаскивали с него рубашку, дергали брючный ремень…

— Сейчас, сейчас, дорогая, — Карпухин, наконец, освободился от одежды и рухнул, увлекаемый мной.

Наше соитие превратилось в безумную схватку. Мне хотелось забыться в его объятьях, не думать ни о чем, только чтобы страшные призраки отступили и дали мне возможность вынырнуть из этого мрака.

— Возьми меня, — подстегивала я его, — глубже, да, да, именно так! Я не в силах больше ждать!

Он двигался сильно и размеренно, его чресла рвались навстречу моим, словно хотели расплющить; ощущение восторга охватило каждую мою жилочку — хотелось вбирать в себя еще и еще. И когда внутри словно закипел огромный самовар, я выплеснула всю страсть, переполнявшую меня.

Но я не насытилась им до конца. Выскользнув из-под его разгоряченного тела, я развернулась и оседлала Иннокентия сверху. Он стонал подо мной, а я упивалась бешеной скачкой, загоняя мощного жеребца.

Вдруг он замер, а потом, спустя мгновение, выгнулся подо мной; меня изнутри оросила горячая струя. От этого необыкновенно изумительного ощущения все мои члены напряглись, и ко мне снизошло неизъяснимое блаженство.

Не в силах двинуться я упала рядом с ним и зарылась носом в его плечо.

— Полина, — прошептал он. — Это было необыкновенно! Ты такая…

Но какая, я так и не узнала, потому что провалилась в глубокий, крепкий сон без сновидений.

На рассвете я встала и принялась тихо одеваться. Иннокентий спал, разметавшись. Его черты лица разгладились, он походил на удивленного подростка, впервые познавшего плотские радости.

— Полина, ты куда? — услышала я, когда, уже полностью одетая, подходила к двери.

— К себе.

Он присел на кровати:

— Даже не попрощалась, не разбудила. Как же так?

— Иннокентий Мефодьевич, мне действительно пора. Простите великодушно, — и я взялась за ручку двери.

— Ничего не понимаю! — он откинул одеяло и вскочил с кровати. Я обратила внимание, что его ночная рубашка по-утреннему заметно оттопыривалась ниже живота. — Куда ты убегаешь?

— Нужно посмотреть, не приехал ли Кулагин. Вы уж простите меня…

— И почему ты обращаешься ко мне на «вы», Полина? Что случилось?

— В том-то и дело, Иннокентий Мефодьевич, голубчик, что ничего особенного. Мне, действительно, пора.

И я вышла, оставив недоумевающего Карпухина в печальном одиночестве.

К себе в спальню я боялась заходить. Незачем смотреть на скончавшуюся Перлову. Но там остались мои вещи, и мне хотелось переодеться и привести себя в порядок.

Осторожно заглянув в комнату, я обнаружила, что тела нет, и вздохнула с облегчением. Внутри царил хаос: перевернутые стулья, разбросанные вещи — это случилось тогда, когда мы с Перловой катались по полу и она пыталась меня зарезать.

Приведя полностью себя в порядок, переменив белье и платье, я принялась укладывать вещи в дорожный саквояж. Мочи не было более находиться здесь.

Неожиданно сзади меня раздался скрип двери. Я обернулась и увидела, как в комнату входит мой отец, Лазарь Петрович Рамзин. На пальто с бобровым воротником застыли мелкие росистые капли, а наконечник трости был измазан красной глиной.

— Папа! — кинулась я к нему.

— Дочка, я так волновался! Как только в Москве из кулагинских депеш стало известно об этой трагедии, я немедленно бросился сюда. Без меня, как твоего адвоката, не говори ни слова! Ты поняла? Нам нужно немедленно отсюда уезжать. Ты собрала вещи?

— Да, — пролепетала я, ошеломленная напором своего энергичного родителя.

— Тогда пошли вниз. Я видел: сыскной агент в столовой опрашивает свидетелей.

Нашему появлению не удивились. Кулагин встал нам навстречу и пригласил присесть. Перед ним на столе лежали стопкой документы, с которыми он работал. Я заметила среди них паспорта.

— Кажется, мы знакомы, г-н Рамзин? — спросил он.

— Да, — кивнул мой отец, — мы пересекались по делу о фальшивых бриллиантах, проданных графине Вязмитиновой моим подзащитным. Восхищен вашим расследованием этого дела.

— А я, в свою очередь, — с некоторым ехидством в голосе ответил Кулагин, — восхищен вашей судебной речью. Вы так повлияли на присяжных, что мошенника хоть и лишили всех особенных прав и преимуществ, но тюрьмы дали только год. Можно сказать: отделался легким испугом.

Взаимный обмен любезностями был закончен, и отец произнес:

— Федор Богданович, я не только отец Аполлинарии Лазаревны, но присутствую здесь и как ее адвокат. Поэтому задавайте ваши вопросы, но знайте, что я стою на страже ее интересов.