Катерина Врублевская - Дело о пропавшем талисмане

— Ничего, ничего… Почему же не увидишь, Груша?

— Сергей Васильевич отпускает нас всех до завтрашнего утра. Только Семеновы никуда не уйдут — это наша кухарка и старший лакей, муж и жена. Они останутся со стола прибрать и свечи в театре зажечь. А остальные слуги уйдут. Им отпуск даден за хорошую работу — все они много поработали, приготовили праздничный обед, украсили дом. До завтрашнего утра отдыхать будут.

— Вот и отлично! Думаю, что ваш хозяин знает, что делает, — кивнула я. — Почему бы и не отдохнуть, если отпускают.

Горничная подошла к окну и приоткрыла тяжелые шторы:

— Снегопад-то какой, так и метет, ни зги не видать! Только бы он не помешал добраться, а то гости застрянут в дороге.

— А ты сама как доберешься до дому? — спросила я. — Ведь вечереет уже. Дорожки уже снегом замело.

— Не волнуйтесь, барыня, мы привычные. Под горку побегу, глядишь — уже дома. Вот сейчас шнуры на корсете вам завяжу узелком и пойду гляну: может, еще кому моя помощь нужна. А если никому не понадоблюсь, платок накину и скорее домой, матушка ждет.

Ловкими руками она затянула мне корсет так, что я даже слегка охнула, помогла натянуть прелестное платье с узкой талией, в которое я бы ни за что сама не втиснулась. Как могла, я оглядела себя: открытое декольте, открывавшее, по моему скромному мнению, более чем достаточно, широкая внизу юбка из тяжелых складок, несколько старомодная, но прелестная. По подолу тянулась вышивка цветным шелком, а пышные рукава были украшены рюшами и лентами.

— Красавица! — ахнула Груша, отойдя немного назад. — Спускайтесь, барыня, гости уже собираются, а я поспешу.

— Ступай, спасибо тебе.

— И еще, барыня, забыла сказать: Сергей Васильевич весь дом по новомодному переделал. Если вдруг понадобится — в конце коридора туалетная комната. Он такие в Европах видел и у нас построил. Там и вода, и все остальное, что для умывания надобно.

Она собрала утварь, изловчившись, открыла дверь и вышла, поклонившись на прощанье.

Присев на краешек постели, я задумалась. Мне было как-то неловко спускаться в общество незнакомых людей в новом образе. Намного вольготнее я бы чувствовала себя в мужском костюме, который мне уже приходилось надевать, словно писательнице Жорж Занд, чем в топорщащемся платье фасона «бидермайер», в котором блистали модницы двадцатых годов. Хорошо еще, что кринолин не заставили носить, иначе бы я точно с лестницы оступилась.

Из-за снегопада было удивительно тихо. Сквозь широкие зимние рамы не доносилось ни единого звука, да и сгущающиеся сумерки не давали рассмотреть пейзаж за стеклом. Только белое молоко неслышно падало на голые ветви липовой аллеи и застывало причудливыми пенными шапками. Черная точка выползла из перекрещивающихся крон и двинулась к дому, увеличиваясь в размерах. Сквозь кружевную пелену я разглядела, как к особняку приближается карета, запряженная парой лошадей. Дорога, засыпанная снегом, вела в гору, и поэтому лошади еле-еле передвигали ноги.

Из кареты, остановившейся возле подъезда, вышли двое, закутанные в шубы, — господин и дама в пушистом капоре. Господин поднял голову и стал смотреть наверх, а я отпрянула от окна — нехорошо получится, если подумают, что я подглядываю.

Вдруг мне почудилось, что за стенкой слышен тихий плач. Я замерла, стараясь не шуршать шелковой юбкой. Плач прекратился. Подойдя к стене, из-за которой доносились звуки, я приложила ухо и прислушалась. Все было тихо, и я постаралась себя убедить, что мне это все послышалось.

Однако настала пора спускаться вниз. Достав из саквояжа индийскую шаль, яркость которой отлично контрастировала с пастельными тонами платья, я накинула ее на открытые плечи, обула прюнелевые туфельки и, в последний раз поправив тугие локоны, открыла дверь.

В коридоре было темно. Только в конце его, у самой лестницы, горели свечи в подсвечнике матового стекла. Я шла, осторожно касаясь рукой стены. Другой рукой я поддерживала юбку, чтобы ненароком не упасть.

Неожиданно меня обхватили сильные руки и, словно куклу, развернули на месте. К моим губам приникли жадные ищущие губы и принялись горячо и страстно целовать. Не в силах вымолвить ни слова, я попыталась было оттолкнуть наглеца, но он крепко держал меня, не отрываясь от моего рта.

Наконец, мой визави ослабил объятья, прошептав мне на ухо: «Ты сводишь меня с ума, колдунья!», что позволило мне отпрянуть в сторону.

— Сударь! — возмутилась я.

— Т-сс… — приложил он палец к губам, — не надо, ma cher, [9] Моя дорогая (фр.) иди сначала ты. Я за тобой.

Направившись к свету, я обернулась так, чтобы мой пылкий незнакомец оказался освещенным, и резко произнесла:

— Потрудитесь, милостивый государь, дать объяснение! По какому праву…

Он не дал мне договорить:

— Боже! Это не вы!

— Нет, это как раз-таки я! А вот что вы себе позволяете с незнакомыми дамами? Разве я вам давала какой-либо повод?

— Простите, простите ради бога! Я обознался в темноте, я думал, что вы… — он обреченно махнул рукой. — А впрочем, неважно, что я думал…

На вид молодому человеку было около двадцати двух лет. Высокого роста, светловолосый, синеглазый, он выглядел бы записным красавцем, если только его не портил широкий крестьянский нос картошкой, делавший своего обладателя похожим на персонажа русских сказок. Новоявленный «Иван-царевич» был облачен во фрак, жилетку из серого пике и галстук a-la Брёммель, завязанный пышным узлом под подбородком.

Мой неожиданный собеседник поклонился, щелкнул каблуками и учтиво произнес:

— Позвольте представиться: Алексей Юрьевич Мамонов — студент Московского университета, прошу любить и жаловать. Надеюсь, вы на меня не сердитесь, прекрасная незнакомка? Кто вы, откройтесь!

— Аполлинария Лазаревна Авилова, вдова коллежского асессора, давнишняя приятельница Марины Викторовны Иловайской, — ответила я, чуть присев в небрежном реверансе. — А теперь, месье Мамонов, когда нас познакомил случай, вопреки всем законам благонравия, не скажете ли вы, за кого вы меня приняли в темном коридоре? Или тайна сия великая бысть?

— С радостью бы ни за кого вас не принимал бы, несравненная Аполлинария Лазаревна, но, прошу простить, — это не только моя тайна, — Мамонов улыбнулся и произнес: — Позвольте предложить вам руку. Я покажу вам куда идти.

В зал, навстречу гостям, я спустилась не одна, а в сопровождении спутника, как мне, впрочем, и хотелось.

По ярко освещенной комнате прохаживались, разговаривая между собой, гости. Все были одеты по давнишней моде: мужчины во фраки или длиннополые приталенные сюртуки, дамы — в пышных разноцветных нарядах, похожих на мой. Навстречу мне спешила подруга. Марина была в белом платье, с двумя рядами кружев вокруг декольте, лоб украшал золотой обруч с жемчужиной, в уши вдеты длинные серьги с сапфирами, на темени уложена накладная коса.