Тьерри Можене - Манускрипт ms 408

— Не нужно довозить меня до дому. Высадите меня здесь, мне нужно пройтись.

Перед тем как захлопнуть дверцу автомобиля он приостановился и добавил:

— Это дело не дает мне покоя. Я слишком заинтересован в нем, чтобы думать о чем-либо другом.

— Понимаю. То же самое творится и со мной. Как будто некая могущественная сила побуждает меня разрешить эту тайну любой ценой… даже если бы мне пришлось лишиться жизни!

— Что вы думаете делать теперь?

— Я возвращаюсь в отделение. Если вам нужно будет со мной связаться, я оставлю мобильный телефон включенным на всю ночь.

Несколько минут спустя Томас пошел по Вашингтон-сквер. Асфальт под его ногами еще блестел от дождя. Однако циклон, всю неделю терроризировавший город, на несколько часов взял передышку. Сквозь ветви обнаженных деревьев было видно огненно-рыжее небо. «Кружок Прометея… Кружок Прометея, — повторял он, — почему они выбрали такое название?» Он бесцельно шел, в глубине души зная, что ответ на этот вопрос откроет ему двери, которые он пытался взломать годами. Профессор уселся на влажную скамейку и закрыл глаза. Только что стемнело. Шум города понемногу стихал. Сидя с закрытыми глазами, Харви глубоко дышал, наслаждаясь благоуханием парка — запахи мокрого асфальта и влажной земли напомнили ему детство: часто по воскресеньям он приходил посидеть на этих самых скамейках. Здесь он проводил целые часы, пытаясь найти ответы на вопросы, которые задавал себе. Томас отдался воспоминаниям и, впав в состояние полусна, в котором прошедшее беспорядочно перемешивалось с настоящим, услышал звучащий в его мозгу отголосок старинной мелодии, которую когда-то исполнял Билли Холлидей. Профессор стал вполголоса напевать ноты, которые постепенно всплывали в памяти, затем вспомнил слова:

Но бесконечная грусть, охватившая его вдруг, помешала ему продолжить.

— Возможно ли, что все это не имеет никакого смысла? — вздохнул он. — Детство, старость, смерть являются всего лишь вехами в пути по этому изменчивому и абсурдному миру… Но лучше не знать…

В это мгновение в голову Томасу пришла мысль, и он одним прыжком поднялся на ноги. «Нет… это невозможно, — сказал он себе, — однако я должен в этом убедиться!» Он бросил взгляд на часы и быстрым шагом пошел к зданиям из красного кирпича, принадлежащим Нью-Йоркскому университету.

Несколько минут спустя он оказался перед охранником в бежевой униформе. Тот казался озадаченным, но в конце концов сказал:

— Только потому, что это вы. Но обычно в это время библиотека закрыта.

— Спасибо, Уильям, за мной не пропадет!

— Это должно остаться между нами, поскольку правило на этот счет отчетливо гласит: после закрытия никто не должен оставаться внутри. Ни студент, ни бывший профессор, даже если он стал звездой экрана!

Когда Томас вошел в темные и безлюдные коридоры университетской библиотеки, охранник окликнул его:

— Профессор!

— Что такое?

— Разве вы еще не все их прочитали?

— О чем вы говорите? О книгах, которые здесь находятся?

Охранник в ответ лишь заговорщически улыбнулся, и Томас пошел дальше по направлению к залу средневековой истории, бросив на ходу:

— Нет, не все, Уильям, не все…

Через несколько мгновений Томас Харви разложил на круглом столе несколько произведений, посвященных жизни и творчеству Роджера Бэкона. При свете одних лишь дежурных ламп — он практически уткнулся носом в книгу — его глаза быстро перебегали с одной страницы на другую. Было около двух часов ночи, когда он обнаружил следующий отрывок:

«Единственная фраза, написанная рукой Роджера Бэкона в 1240 году, верно резюмировала то, чем была его жизнь: Praelati enim et fratres, me jejunio maceran tes, tuto custodiebant nec aliquem ad me venire voluerunt, veriti ne scripta mea aliis quam summon pontifici et sibi ipsis pervenient. [31] Прелаты и братья навязывали мне пост и другие умерщвления плоти, удерживали рядом с собой и не позволяли ни с кем общаться из страха, чтобы мои труды не попали в ничьи другие руки, кроме их и Папы Римского. Следовательно, записи философа уже с этого года были под секретом. Метафизические исследования привели его к уникальному открытию в истории мысли. Первые читатели его трудов тут же поняли размах и важность подобного открытия, которое уже сеяло смятение в умах. Очень быстро Генеральный Капитул францисканцев [32] Францисканцы — члены монашеского ордена, основанного Франциском Ассизским близ Сполето в 1208 году. Проповедовали бедность, аскетизм, уход за больными, строгое послушание Папе. Наряду с доминиканцами ведали инквизицией, будучи при этом их соперниками и противниками во многих догматических вопросах. Как духовники государей в XIII–XVI веках пользовались большим влиянием и в светских делах, пока не были вытеснены иезуитами. в 1243 году запретил изучение трудов Доктора Мирабилиса. Тремя годами позже доминиканцы [33] Доминиканцы — католический монашеский орден, основан в 1215 году святым Домиником, утвержден папой Гонорием в 1216 году. Получил громадное значение по предоставлении ему в 1232 году папой Григорием IX инквизиции. В XVIII веке имел до 150 тысяч членов. У доминиканцев было более 1000 монастырей в Испании, Италии, Франции, Германии, Швейцарии. В Австрии и Испании орден процветает и по сей день. на Генеральном парижском Капитуле снова запретили читать книги, вышедшие из-под пера Роджера Бэкона. Однако ему было приказано продолжать работать и не показывать свои записи никому, кроме Папы. Чтобы обеспечить полную секретность, главный францисканец Жером д'Асколи даже приговорил философа к тюремному заключению. Осужденный за распространение опасных идей, он четырнадцать лет провел в застенках, где тайно работал над редакцией последнего произведения. Он был освобожден лишь в конце жизни и умер рядом с Оксфордом, сохранив в абсолютном секрете содержание своих последних записей».

«В том-то все и дело, — сказал себе Томас Харви. — Произведения Бэкона были осуждены не потому, что были еретическими, кощунственными или безбожными, а потому, что содержали опасные идеи. Его судьи, вынося подобный приговор, были глубоко убеждены: его открытие было правдой. В этом-то и состояла опасность. Его откровения, какими бы дерзкими они ни были, никогда не оспаривались!»

Внезапно какой-то шум прервал ход мыслей профессора. Оставаясь настороже, он замер и огляделся. Все казалось обычным. Тогда он вновь погрузился в чтение, но новый шорох, более близкий, заставил его подпрыгнуть.

— Уильям?.. Это вы? — в конце концов громко спросил он, но не получил никакого ответа.