Александр Бушков - Ковбой

Он смотрел словно бы простодушно и открыто — но взгляд стал цепок, пронзителен. «Ах, вот в чем дело, — подумал Бестужев. — Вы меня покупаете, господа. Резонно предполагая, что я могу уже догадываться об истинной подоплеке создания комитета, спешите на всякий случай взять в долю, как выражаются мазурики…»

— Сергей Петрович, — сказал Бестужев решительно, но без всякого вызова. — Премьер министр Столыпин перед самой моей командировкой подписал распоряжение о назначении меня начальником Шантарского охранного отделения.

— Ну, это пустяки, которыми вам и озабочиваться не стоит, усмехнулся Колмановский. — Я телефонирую Петру Аркадьевичу и дело ваше моментально будет устроено. Вам и думать об этом не след, положитесь на меня.

— Простите… — сказал Бестужев упрямо но опять без вызова. — Вы, сдается мне, не вполне поняли. Я прошу дозволения отбыть к месту службы согласно имеющемуся распоряжению.

Страхов вскочил так бурно, что едва не свалил кресло:

— Голубчик, золотце, вы что, с ума спрыгнули?. Какой может быть Шантарск, когда вам такое…. такое… Пьяны вы, что ли?

— Виктор Сергеевич, — небрежно бросил Колмановский. — Позвольте, уж мне… Алексей Воинович, вы это серьезно?

— Абсолютно, — сказал Бестужев.

Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза — без всякого противоборства. У Колмановского был умный, усталый взгляд циника, вовсе не находившего удовольствия в цинизме, просто-напросто по долгу службы обязанного все понимать. Бестужеву показалось, что его читают, как раскрытую книгу на хорошо знакомом языке.

— Ну что же… — после недолгого молчания заключил Колмановский. — Насильно мил не будешь… Вы взрослый, неглупый человек, Алексей Воинович, у вас наверняка есть жизненная позиция, и вы не склонны к опрометчивым решениям в переломные моменты… Я понимаю. Всякий выбирает для себя тот жизненный путь, который считает необходимым. Что ж, была бы честь предложена, а от убытка бог избавил. Не смею задерживать. Хотя, конечно, жаль, очень жаль….

…Тихие коридоры, тихие живописные аллеи, чугунные ворота, тихие чистые удочки Царского Села… Бестужев шел все в том же состоянии печальной отрешенности, он не думал ни о чем, ничему не давал более оценок, он всего-навсего сожалел, что оказался внезапно отягощен этим знанием. И знал, что иначе поступить не мог — нужно было спасать что-то в себе, и не виделось иной возможности.

— Алексей Воинович!

Он обернулся. На перронной площадке стоял профессор Бахметов в парадном вицмундире, и среди его орденов красовался Белый Орел на шее. «Ну вот, — печально усмехнулся про себя Бестужев, — а говорят, будто орлы не летают стаями. Весьма даже летают, если они — Белые…»

Интересно, как сочетается записной либерализм и вольнодумство сего ученого мужа с его парадным мундиром и многочисленными орденами «прогнившей монархии»? А ведь сочетаются, и гадать нечего, он радехонек, весел, в приподнятом настроении, это сразу видно…

— Я слышал, вас удостоили высочайшей аудиенции? И как вам наш обожаемый самодержец? Не правда ли, светоч государственного ума?

Явная насмешка сквозила в его улыбке, в лукавых глазах. Бестужеву и без него было тошно. Он ответил крайне сухо:

— Его величество государь, как обычно, на высоте.

— Ну, дай-то Бог… А позвольте спросить… Вы, конечно же, получили предложение войти в Специальный комитет?

— А вы?

— Получил, — сказал Бахметов. — И вынужден был решительно отклонить. Совершенно не мой профиль, знаете ли… Но вы-то, разумеется…

— Нет, — сказал Бестужев. — Мне было сделано такое же предложение, и я отказался. Совершенно не мой профиль, знаете ли…

— Вы серьезно?

— Совершенно.

— Позвольте… Куда же вы теперь?

— То есть как это куда? — пожал плечами Бестужев, впервые за сегодняшний день улыбнувшись. — Конечно же, в Шантарск…

Он стоял, улыбаясь бездумно, чуточку даже мечтательно, смотрел вдаль, в ту сторону, где всходит солнце, двигаясь к Санкт-Петербургу со стороны далекой Сибири.

И ни о чем не сожалел.