Александр Бушков - Ковбой

Они, в прочем, и не собирались входить — тихонечко распахнули одну из створок двери, завозились непонятно. Потянув носом воздух, Бестужев уловил явственный запашок керосина, послышалось тихое бульканье… Черт побери! они со свойственным американцам размахом не собираются мелочиться и здесь — намерены подпалить всю кладовую… Ну да, один направился вдоль стены, все дальше отходя от двери, согнувшись, судя по движениям, плескал на доски керосином из цилиндрической банки с узким горлышком… Все!

Вскочив на ноги, Бестужев сунул в рот два пальца, испустил лихой разбойничий посвист. Возле двери послышалось чье-то удивленное оханье, и миг спустя стало очень шумно: со всех сторон, подбадривая друг друга некием подобием индейского боевого клича, размахивая дубинами и яростно ругаясь, сбегалось бестужевское воинство.

И грянул бой, Полтавский бой!

Молодецкое кряканье, глухие удары дубин и следовавшие за ними крики боли, придушенная ругань, пронзительный вопль, чертовски напоминающий крик кота, которому нечаянно прищемили хвост дверью… Хриплые проклятия, смачные шлепки метко попавших по физиономиям кулаков… Ну словно в России перед кабаком в престольный праздник!

Баталия развернулась нешуточная. Бестужев держался в сторонке, как и подобает отцу-командиру, коему нет смысла лезть в рукопашную, а следует осуществлять общее руководство. Правда, руководить как-то даже и не пришлось — его молодцы превосходили числом, да и внезапность была на их стороне, так что противник оказался обескуражен, смят и нещадно избиваем…

Справа вспыхнуло. Высокое пламя взметнулось на несколько аршин, освещая стену кладовой, двух, ожесточенно колотивших третьего, сломанное колесо от повозки. Оттуда кинулся прочь человек, насколько удалось рассмотреть — чужой, и Бестужев, проворно дав ему подножку, без церемоний заехал кулаком в ухо, сбил наземь. Заорал:

— Вяжите их, скотов, хватит драться!

Бросился к тому месту, где неведомо отчего быть может, кто-то из ночных татей все же успел чиркнуть спичкой — вспыхнул керосин. За спиной у него, в гостинице, слышались громкие возгласы и топот ног, вспыхнуло в окнах несколько ламп — шумная баталия среди ночи уже, надо полагать, многих перебудила…

Явственный громкий хлопок, что-то прожужжало у самого уха Бестужева, звонко ударило в дощатую стену кладовой. Почти не обратив на это внимания, он принялся яростно затаптывать пламя, сбивать его подхваченной с земли доской. В соседнем доме появился в окнах мерцающий, двигавшийся свет, неизвестно откуда донесся отчаянный женский вопль — то ли «Пожар!» то ли «Грабят!», что еще в такой ситуации можно кричать?

К ним уже бежали с фонарями, кто-то, бесцеремонно оттолкнув Бестужева, выплеснул на огонь ведро воды, и пламя погасло. Неподалеку, в конюшне, храпели и стучали копытами в стены лошади. Отступив в сторону, Бестужев увидел, что к месту действия уже стекаются зеваки, большей частью полуодетые, с похвальной быстротой отреагировавшие на шум и переполох. Кое-кто из них освещал место баталии фонарями — и Бестужев увидел, что на земле лежат трое, на каждого из которых навалилось по парочке его молодцов. Четвертый, надо полагать, успел сбежать в неразберихе…

Его ухватили за рукав рубахи — это был Голдман, простоволосый, в расстегнутой сорочке, открывавшей обвисшее, поросшее редким седым волосом пузо. За его плечом маячил Мейер, столь же растрепанный, в ночных туфлях.

— Что с пленкой?

— Все в порядке, — сказал Бестужев, невольно вытягиваясь по-военному. — Внутрь они попасть не успели, мы их приняли…

Голдман облегченно вздохнул. Не обращая внимания на суету и крики вокруг, сказал почти нормальным голосом:

— Прекрасно, просто прекрасно. Сейчас позовем шерифа, и молодчики быстренько окажутся за решеткой. Славно будет, кого-то удастся разговорить…

Бестужев усмехнулся:

— По-моему, в первую очередь следует разговорить предателя в собственных рядах…

— Кто? — быстро, по-деловому спросил Голдман.

— Фалмор, — сказал Бестужев. — Никакой ошибки. Я за ним долго следил, а потом собственными глазами видел с этой компанией. Вон он, кстати…

Голдман бешено оглянулся. Фалмор помещался в первых рядах столпившихся полукольцом зевак, судя по жестам, притворно ужасался, притворяясь, будто его, как и прочих, вырвал из сна шум драки.

— Ну я ему сейчас…

— Тихо! — сказал Бестужев, без церемоний ухватив хозяина за локоть. — Нужно иначе, пусть себе тут торчит, а потом, когда все уляжется, мы его припрем к стеночке… И вывернем наизнанку, как пустой мешок…

— Сумеете?

— Пожалуй, — скромно сказал Бестужев, Пусть себе пока считает, что никто ни о чем не подозревает…

— Ну, вам виднее, — легко согласился Голдман. — Вы же у нас мастак в этих делах…

К некоторому удивлению Бестужева, хозяин вовсе не выглядел таким уж потрясенным. Буркнув Мейеру, чтобы, не мешкая, послали за шерифом, он отобрал фонарь у кого-то из полуодетых постояльцев и скрылся в кладовой, наверное, собираясь лично убедиться, что его драгоценные пожитки целехоньки.

— Кремень, верно? — хмыкнул Мейер, словно угадав его мысли. — Ну, мы с ним, Михаил, многое видали, это вам, человеку свежему, в новинку. И поджоги бывали, и кислоту заливали в коробку с пленкой, да мало ли что бывало…

Зевак прибавлялось, а вот баталия прекратилась окончательно и бесповоротно — троих налетчиков спутывали заранее припасенными веревками — насколько удалось разглядеть, им основательно досталось, они уже не пытались вырваться, только вскрикивали и охали в лапах гордых победителей…

Бестужев отошел в сторонку— его участия в событиях уже не требовалось вовсе, а вот к привлекшей его внимание белой отметине следовало присмотреться… Бесцеремонно отобрав по дороге фонарь у кого-то незнакомого, он поднял его повыше, поднес к стене кладовой. Да, вот именно: на потемневшей от времени доске четко выделилась отметина, обнажившая светлое дерево. Аккурат на высоте его головы. Достав дрянной перочинный ножик, купленный в здешней лавочке, Бестужев раскрыл самое большое лезвие и принялся ковырять им в доске. Кончик натолкнулся на что-то твердое, гораздо тверже старого, чуточку трухлявого дерева. Бестужев удвоил усилия, стал отковыривать вокруг по щепочке…

Вскоре это поддалось. Лезвие ломалось с противным треском, орудуя обломком, Бестужев подналег… Что-то упало из проделанного углубления, Бестужев подставил ладонь и поймал на лету небольшой предмет, тяжелый и бесформенный. Приблизил фонарь. То, что лежало на его ладони, более всего напоминало смятую свинцовую пулю без оболочки — с равным успехом она могла оказаться и ружейной, и револьверной, он мало разбирался в здешнем оружии и здешних калибрах. Впрочем… Ружейный выстрел он разобрал бы даже в этом гвалте — а послышавшийся ему хлопок крайне напоминал именно что револьверный выстрел.