Филипп Ванденберг - Тайна предсказания

Одетый в красную мантию доминиканец в возмущении покачал головой, но тик, пробежавший по его лицу, выдал внутреннее волнение.

— Не знаю, о какой книге ты говоришь, — проворчал он. — Я не знаю никакого Коперника.

— Я тоже, — нашелся Леберехт, — ибо он умер, когда мне не было еще и трех лет. Но мне известно, что он оставил манускрипт из двадцати двух глав, как в "Откровении" Иоанна Богослова. Этот манускрипт носит название "De astro minante", и он был отдан в печать одним бенедиктинцем из аббатства Бурсфельд. Я знаю также, что сей труд был издан в количестве ста одного экземпляра — по одному экземпляру на каждую библиотеку конгрегации Бурсфельда. Посвященным содержание книги достаточно хорошо известно: Земле, которая, по Святому Писанию, создана Богом, отпущено лишь короткое время, и Страшный суд, о котором так убедительно сообщает Писание, не состоится, во всяком случае, состоится не так, как это предвещают Евангелия и "Откровение". Ведь то, что Иоанн описывает словами "Се грядет с облаками, и узрит Его всякое око; и возрыдают пред Ним все племена земные", это не Господь Бог наш, но неведомая звезда, которая неудержимо несется к Земле и которая при столкновении погубит все живое. Лишь немногие знают об этом, даже не все Папы; но те, кто знали, жили, на диво всему миру, по-скотски и распущенно, как дикие твари пред лицом грозящего им уничтожения.

Пока Леберехт говорил, голова дородного великого инквизитора, казалось, готова была треснуть.

— Откуда ты все это знаешь? — осведомился фра Микеле. Затем, сложив ладони и упершись взглядом в стол, он прерывисто задышал: "Libera me, Domine, de die illa tremenda, quando coeli et terra sunt motui…"

— "…sunt movendi", — поправил его Леберехт. — Если, конечно, вы хотите сказать, что Господь избавит вас от того ужасного дня, когда небо и земля пошатнутся. Но, чтобы ответить на ваш вопрос, скажу: все это описано в книге Коперника.

— Нет такой книги! Ты слышал это от какого-нибудь еретика. Мир полон лживых историй, которые сеет Антихрист! — Великий инквизитор ударил кулаком по столу. — Я поверю тебе лишь в том случае, если книга эта будет лежать здесь, на моем столе!

Леберехт презрительно рассмеялся:

— Фра Микеле, вы держите меня за болвана. Неужели вы всерьез верите, что я положил бы на ваш стол книгу, в существовании которой вы сомневаетесь? Тогда моя жизнь не стоила бы и ломаного гроша! О нет, книга эта, пока я жив, будет храниться в надежном месте. К тому же я позаботился о том, чтобы в случае моей насильственной смерти она была опубликована без моего участия.

Доминиканец с серьезным видом покачал головой, потом начал барабанить кулаками по столешнице, словно хотел уничтожить насекомое, и, наконец, воскликнул:

— Я не верю! Этого не может быть! Absit, absit! [89] Не дай бог!

И тут ему в голову пришла мысль, как он может проверить Леберехта. Он хитро взглянул на него и сказал:

— Если ты утверждаешь, что какими-то путями заполучил эту трижды проклятую книгу, то тебе наверняка знакомы слова, которыми начинается эта фальшивка…

Мгновение, пока инквизитор упивался уверенностью в том, что обошел этого выскочку, Леберехт наслаждался, ибо знал: чувство превосходства противника будет длиться недолго. И действительно, уже в следующий миг Леберехт легко и без раздумий начал цитировать слова, которые врезались ему в память, поскольку они принадлежали медику и доктору церковного права и были выдержаны в блестящих формулировках: " Arictotelis divini universum nec lulii Caesaris calendarium protegere nos non possunt ab astro minante…"

— Стой! — гневно и одновременно разочарованно воскликнул фра Микеле. — Я верю тебе!

Доминиканец рухнул на стол, как раненый зверь, широко раскинув перед собой руки. Голова его, вывернутая в сторону, лежала на столешнице. Он тяжело дышал. В большой пустой комнате воцарилась необыкновенная тишина. Лишь через окна, выходящие на север, доносился шум со строительной площадки собора Святого Петра.

Леберехт чувствовал себя так хорошо, как давно уже не бывало. Чувство власти над жирным инквизитором дало ему никогда до сей поры не испытанную самоуверенность. Страх и напряжение минувших дней улетучились. Человеческое зло (теперь это было совершенно ясно) можно одолеть только злом.

Подавленный, растерянный и почти безучастный, инквизитор спросил:

— И что ты теперь собираешься делать?

— Я? — Леберехт дерзко рассмеялся. — Дело ведь не во мне, господин инквизитор. Священному трибуналу дается задание снять с моего покойного отца обвинение в ереси. У вас есть 365 дней — это больше, чем понадобилось Микеланджело для его Моисея, а какой шедевр получился!

Всего через несколько дней после этого происшествия Леберехт сидел в своем строительном бараке над чертежами мастера, к которым теперь, когда Микеланджело умер, он испытывал еще большее благоговение, чем прежде.

К его огорчению, Карвакки, руководивший строительством, довольно небрежно относился к желанию мастера ни на йоту не отступать от его планов, и поэтому между ним и Леберехтом постоянно возникали ссоры. В то время как Леберехт придерживался взгляда, что Микеланджело изобразил все планы в деталях для того, чтобы они в деталях же и были выполнены, Карвакки считал, что речь идет о том, чтобы добиться общего впечатления, к которому стремился мастер, а в детали вдаваться необязательно. На самом деле Карвакки, как казалось Леберехту, пытался все более и более вводить в строительство свои представления.

Когда дверь снаружи открылась, Леберехт решил, что это Карвакки, и спросил, не поднимая глаз:

— Мастер, чем могу быть полезен?

Ответа не последовало, что было странно для Карвакки, и Леберехт обернулся.

В дверях стоял приземистый мужчина, которому тонзура и короткая эспаньолка сообщали нечто монашеское, хотя одет он был не в сутану, а в простое, довольно поношенное черное одеяние ученого. Посетитель походил на старика, хотя его глаза и лицо без морщин выдавали, что он едва ли старше самого Леберехта. Леберехт тотчас же узнал, кто перед ним: Кристоф Шлюссель, прозванный Клавием.

Он ожидал этой встречи или, по крайней мере, был готов к тому, что однажды старинный враг попадется ему на пути. И все же внезапность встречи лишила Леберехта дара речи.

Некоторое время оба молчали, как рассорившиеся супруги, пока Леберехт не пришел в себя и скорее издевательски, чем серьезно произнес: "Laudetur Jesus Christus", а когда тот не отреагировал на приветствие, сам ответил: "In auternum, in auternum".

— Что тебе надо?

Кристоф Шлюссель, явно смущенный, спрятал руки в рукава своего одеяния, возвел взгляд к низкому деревянному потолку и начал обстоятельно и издалека, как проповедник:

— Такова была непостижимая воля Господня, чтобы пути наши пересеклись здесь, в самом святом для христианства месте, хотя и при обстоятельствах, неприятнее которых и быть не могло…