Мастер Чэнь - Любимый жеребенок дома Маниахов

— На стороне своего Самарканда, мой друг. У меня не было такого шанса — уничтожить их всех. Мой выбор был куда хуже. Или Марван, или… попробовать сделать то, что сейчас и есть в халифате. Один слабый халиф и две его территории, Хорасан и Куфа, два сильных стратига, не любящих друг друга. Абдаллах и этот…

— Хорасанец. Абу Муслим, — прозвучали недобрые голоса.

— Так все и вышло. Пусть занимаются друг другом, а не моим Самаркандом. И не вами. — Хотя не могу сказать, что на берегу Заба я знал, что так получится, и планировал именно это. Помнится, я думал о другом, что поворачивать коней и бежать уже поздно…

Юноши начали смеяться.

Там же, в амфитеатре:

— Господин наставник, а драконы в вашей империи Чинь — они сжигают людей огнем?

А вот это был хороший вопрос. Потому что в той империи драконы — это духи воды и облаков, болот и рек, и к огню отношения не имеют. А здесь…

— Другая порода драконов? — задумчиво спросил очередной юноша, и Никетас снисходительно похлопал его по плечу.

Через некоторое время, уже на вершине холма, на рынке, под навесами: Анна жует, каждый на нашей скамье предлагает ей попробовать кусочек из его горшочка, еще у нее выбор из шести сортов оливок, таскают и ее сыр — но одновременно она пытается делать свою работу, переводить.

Вот Никетас отправляет младшего собрата с одним фолом к прилавкам, наставляя его: «если вино они назовут легким, скажи им, что смешать его с водой я могу и сам».

Вот Андреас, заросший рыжей щетиной, с растрепанными волосами — но задумчивый и насытившийся — смотрит желтыми козьими глазами на Анну и произносит какую-то непонятную фразу: «в том нет стыда, чтоб воевать за ей подобную». Анна, поджав губы, переводит и пытается объяснить мне, о чем речь, но тут Никетас обзывает Андреаса странно знакомым мне словом «эдра», и тут уже Анна ничего не переводит, а мрачно смотрит на обоих, пока те не успокаиваются. И продолжают разговор:

— Какой там Рим. Наш Рим очень мягок, о мой друг. Ну, что за горе — ссылка в Таврику, заключение в монастырь, штраф… Смерть — только за убийство, прелюбодеяние, колдовство. Да, верно, до «Эклоги» творилось какое угодно зверство, прелюбодеев карали отсечением носа, виновных в скотоложестве — оскоплением.

— Во-первых, почему при слове «скотоложество» ты посмотрел именно на меня, а во-вторых — почему в первом случае отсекали именно нос?..

— Я уже представляю, какими науками вы заняты, уважаемый Андреас, — пытаюсь вклиниться в разговор я, — но нельзя ли узнать, какие случаи вам кажутся наиболее интересными?

— Интересно идут дела, связанные с сервитутом, — раздумчиво отзывается он. — Понимаете, это вроде особого, самостоятельного права внутри чужой собственности, как бы исключение из таковой. Синоним — узофрукт. Вы снимаете лавку, например, притом что собственность на все строение у кого-то другого. Ну, если сказать совсем, совсем просто — то это эмфитевтическая аренда. Вроде бы — бери пустой дом, однако… Тут ваш оппонент может сослаться на нечто, вызванное непреодолимой силой — vis maior, и… Вообразите только!

— Благодарю, я вообразил, — отрешенно говорю я. И размышляю: что же из всех этих разговоров через неделю или месяц окажется важным — и бездарно упущенным, незамеченным.

Может быть, то, что вокруг нас на этом рынке — кольцо пустоты, и к нам никто из местных не подходит?

А дальше… Как это было?

Ну, конечно. Аркадиус, с его длинными волосами до плеч, покупает что-то странное на рынке — порошки, горшочки с воском… «У него есть тайна», загадочно говорит Анна, и исчезает в улочках, ведущих к дому колдуньи.

Так что вниз, в сады среди холмов, я возвращаюсь один и… да просто прогуливаюсь в направлении бани, и вижу, как технит Прокопиус гремит лежащими под стеной бани инструментами, отбирая два топорика. Его друга Аркадиуса рядом нет, и вообще он где-то постоянно пропадает — у него же есть тайна. Анны тоже нет, и у нее тоже тайна, хотя, хочется верить, та тайна, которая мне известна: фариакеш, колдовство, сельское и неопасное.

И мы с Прокопиусом начинаем разговаривать жестами.

А, вот что: ему нужны дрова. Сухие тонкие ветки, которыми он топил баню в прошлый раз, слишком быстро горят. Да и вообще мы, совместными усилиями, для первой же бани очистили от таких веток все окрестные сады, сделав наш маленький мир на холмах чище и прекраснее. Сейчас ему надо что-то другое.

Прокопиус показывает: большое, длинное и толстое, стволы покрупнее. Гладит рукой топорик, потом показывает на второй, двумя руками изображает уздечку у луки седла.

И показывает рукой на лес.

Я изображаю рукой нечто зигзагообразное и ползучее. Но Прокопиус равнодушно отмахивается, и тут я размышляю: а ведь было бы совсем неплохо прогуляться по лесу на Чире и понаблюдать за ним, любого зверя он чует издалека. Солнце совсем высоко, дракон ревет всегда после заката… Да еще и Анны нет, некому меня остановить…

Тут из-за разрушенной колоннады бани раздается женский смех и плеск. Ну, понятно — Даниэлида плавает в бассейне, спасаясь от жары. А Прокопиус не выказывает никаких признаков смущения — Даниэлида так Даниэлида. Которой, как уже сказано, заплачено, и хорошо заплачено.

Мы идем к конюшне с топориками для хвороста, я думаю о том, что Прокопиус — приятный человек, с ним можно идти рядом, не разговаривая и не испытывая по этому поводу никаких затруднений.

Чир в восторге, он нюхает лес жадными ноздрями. Ореховые деревья, среди которых танцуют пятна света, мелкие лесные бабочки, а вот ущелье сужается, и деревья по склонам его становятся выше, пахнут хвоей… А что это Чир прядает ушами, вздергивает голову и готовится заржать? На зверей он реагирует совсем не так. Он сейчас не напуган. Он, пожалуй что, наоборот, радуется.

И мир изменился за мгновение.

— Саракинос, — выдохнул Прокопиус за моей спиной — он не успел еще испугаться, не успел удивиться.

Две бурые фигуры перегородили нам дорогу по дну ущелья. Двое всадников закутанные в пыльно-грязные бурнусы непонятного цвета, такими же тряпками обмотаны их головы — но из этих тряпок торчат весьма характерные носы.

Вот так это все, наконец, и произошло.

И с этого момента события понеслись со знакомой, увы, скоростью.

Помню, как после нашего с Прокопиусом счастливого избавления и возвращения под вечер я посмотрел на холмы погибшей Юстинианы и сказал себе с удивлением: а ведь здесь я мог бы жить долго… месяцы… и никуда не уезжать. Но похоже, что теперь этого не получится.

— Я знала, знала, — сказала мне Зои, глядя на меня с застывшим лицом. — Только ты мог такое сделать. Спасибо, Нанидат из дома Маниахов.

Я повернулся — и все юноши и Даниэлида расступились передо мной.