Мастер Чэнь - Любимый жеребенок дома Маниахов

Анна переместилась к овощным прилавкам, между которых бродил десяток овец.

Самая видная из них уверенно тронулась к Анне, потряхивая грязными колтунами шерсти под животом, и вытянула вперед улыбающуюся губастую голову.

— Овца, — поприветствовала ее Анна и скормила бесплатную морковку с прилавка. Я понял, что продавцу пора дать монетку.

— Вон там, — прервал я овечью радость, показывая Анне на прилавок с краю. Там лежали луки, кинжалы, топорики и все прочее, необходимое весьма популярной здесь, наверное, профессии.

— Охотники. Ну, конечно, — уважительно сказала Анна, и завязала с продавцом разговор.

Итог его был ожидаемым. По этим горам скачет несколько видов диких козлов. По земле ползают очень неприятные змеи, включая одну совсем местную («в соседней долине таких нет»), и еще одну, явно напоминающую то, что живет в песках между Бухарой и Самаркандом. Вообще очень много змей. В небе летают орлы и их собратья. Еще — какой-то камышовый кот. Есть кабаны, и это очень опасно. А также шакалы и волки. И несколько медведей.

Да, торговец слышал странный звук ночью. Вся деревня, собственно, его слышала и обсуждает. И ни один здешний зверь такого рева издать бы не мог.

— Это что означает — что ревела эта тварь вчера впервые? И даже старики такого звука раньше не слышали?

Анна поняла задание и продолжила беседу. И потом кивнула мне.

И, кажется, сама мгновенно поняла, что это весьма интересный факт. Стоило нашей компании появиться в этих лесах и горах, как… То ли дело, если бы весь рынок начал бы рассказывать нам про какого-нибудь знаменитого уже полвека зверя-убийцу, про обглоданные человеческие кости на узких тропах. Но, как ни странно, ничего подобного здесь не водилось — пока.

— У них очень странный язык, — сообщила Анна мне задумчиво. — Но в целом понятно. То есть ничего не понятно. Надо узнать, все ли из наших ночью были на месте.

Я с интересом посмотрел на нее. Неплохо для девушки, которой довольно далеко до двадцати.

Пообедала вся наша компания — каждая группка в своем углу рыночной площади — там же, снова и снова набрасываясь на прилавки. В шестом часу от восхода, то есть когда солнце оказалось как раз у нас над головой, мы обнаружили, что деревня пустеет и засыпает, многие начали укладываться прямо за прилавками.

Потом мы, так же группами, под сонными взглядами местных жителей, тронулись вниз. Никетас вел под уздцы мула, отгонявшего насекомых ушами и хвостом одновременно, на мула были нагружены какие-то кирки и прочие тяжелые инструменты, торговец провожал его взглядом мрачно — этот человек умеет торговаться, мысленно отметил я.

А внизу, среди развалин, мы поняли, что деревня все правильно понимает, и спать в такую жару — это разумно.

Но сначала Анна быстро и как-то удивительно грамотно выяснила, что, конечно, ночью все спали здесь — а где же им еще быть?

И к тому моменту никто — теперь я точно могу это вспомнить — не говорил еще ни про каких драконов.

А впервые это слово прозвучало…

Вечером, конечно. Начинался он неплохо: сначала я с удовольствием понаблюдал за тремя мокрыми женскими головами, высовывавшимися из-за полотняной занавески во дворе. Каштановая — голова Анны, собственно, это ее радостное «а-а-а!» под плеск воды привлекло меня к ограде виллы Зои. Золотая и еле видная над полотном — голова хозяйки виллы. И угольно-черные волосы Даниэлиды. А над ними — голая, украшенная серьгами голова Ясона, мывшего, видимо, по любезности Зои, всех трех.

Как я заметил, крики привлекли не только меня, в сторону полотна с надеждой посматривали из-за соседних оград, а группа подростков как бы случайно остановила свою предвечернюю прогулку на улице, приняв изящные позы.

Но заметила эту компанию и Даниэлида, и тут я в очередной раз понял, что такое знаменитый мим.

Она обняла длинной смуглой рукой ограду и сделала вид, что хочет дотянуться до висевшего на ней мягкого полотна. Застонала печально и выставила из-за края занавески круглый бок цвета недозрелой оливы. Юноши на улице замерли, делая вид, что обсуждают достоинства мудрецов древности — никогда не запомню эти имена.

— М-м-м, — мучительно потрясла мокрыми волосами Даниэлида, и еще подвинула крутое бедро в сторону улицы. Потом вздернула длинный изящно загнутый нос и невинно захлопала ресницами. И сделала вид, что сейчас пригласит кого-то из юнцов помочь женщине в ее беде, но смущается, ах, как смущается.

Я в очередной раз понял, почему жрецы местного бога долго и безуспешно запрещали мимов, вплоть до наших дней, когда их запреты, да и вся репутация, сильно ослабели.

Ясон, покосившись на нее, вышел из-за занавески почти голый, в одной лишь набедренной повязке, скрывавшей отсутствующие части тела, забрал полотно и, уже невидимый нам от груди и ниже, с почтением окутал плечи Даниэлиды, ее талию и, видимо, все прочее. Она благодарно откинула голову на его плечо — бугристое от мышц, очень крепкое, да и вообще было видно, что Ясон умеет не только втирать масло в вымытую женскую кожу. Хорошо ли он владеет оружием?

Тут я приказал себе остановиться. Не было пока, кроме странного звука в ночи, никаких оснований занимать голову ненужными мыслями.

Я сюда приехал, в конце концов, совсем по иному делу — и началось оно в этот же вечер, на вилле Зои, среди винограда, вьющегося по капителям покосившихся колонн, под фиговыми листьями — зелеными, большими, шерстистыми, как пятипалая лапа животного.

Сюда все собрались на ужин, из тех, куда каждый несет свою еду. Потом вяло пообсуждали, не перейти ли в амфитеатр, но тут Зои щелкнула пальцами, и Ясон вынес большой медный сосуд, от которого шел дымок. Мы начали добавлять кипевшую там воду в вино, и перемещаться расхотелось.

И тогда зазвучали струны арфы Даниэлиды. И ее высокий, звенящий на пределе возможного голос, к которому иногда присоединялся почти такой же голос Ясона — будто плакал ребенок.

— Роза явила себя, о восхитительная, ее бутон начал раскрываться, — прошептала мне Анна, шмыгая носом. — Лилия, сладкая, выдвинулась вперед. Росистый лотос затанцевал с крокусами и гиацинтами. А прекрасный нарцисс извивался от желания. Ой, а тут еще чарующе улыбался сильфиум, зная, что им восхищаются. Вот.

Стало тихо, и раздалось шуршание золотистой шелковой накидки Зои — она набросила ее на плечо и задержала на нем небольшую руку, чуть выставив вперед лицо: конечно, птица, с загнутым хищным клювом и удивленными круглыми глазами.

— Наставник Маниах, — прозвучал ее высокий голос (а Анна, с тяжелым вздохом, устроилась поближе ко мне — ей предстояла долгая работа). — Мне пора сказать всем, почему я так просила вас присоединиться к нашей компании, предпринять это далекое путешествие. Дело в том, что мало кто из нас знает мир, как он есть, целиком. Вы, мои дорогие дети, не знаете языков даже ближних стран…