Кэрол Терстон - Око Гора

– Нет, под абстрактностью я имею в виду отсутствие деталей, изображение лишь самого основного: вспомните, например, первые фигурки, символизирующие женское плодородие, на которых выделялись только груди и живот, а головки крохотные. – Она вдруг заметила в его глазах искорки веселья. – Просто эта голова не показалась мне стандартно египетской. Это говорит о том, что тут возможно влияние какой-то другой культуры, но я ведь не египтолог. Я уверена, что Клео разберется.

Она вернула гостю ожерелье: бусинки медленно легли ему в ладонь, и получился холмик из слоновой кости. Потом, словно приняв какое-то решение, он резко сжал пальцы.

– А что с головой у нее между ног? Есть версии о том, кто он?

Внезапно Кейт почувствовала себя воздушным шариком, который выпустили в облака. Максвелл Кавано подтвердил ее непрофессиональное мнение о том, что второй череп – мужской.

– Понятия не имеем, – призналась она. – Иногда мертворожденного ребенка клали вместе с матерью, погибшей при родах, иногда тело родственника или слуги помещали в гробницу фараона, хотя обычно – в другую камеру. Дэйв Броверман, директор музея, считает, что череп мог попасть сюда случайно. Он говорит, что в некоторых случаях лишние кости оказывались куриными. Остатки обеда бальзамировщика.

Доктор Кавано задумчиво посмотрел на нее:

– Я вижу, вы с ним не согласны.

– С тем, что одна и та же случайность повторяется снова и снова? Не согласна.

– А вы можете определить, заворачивали ее повторно, как тех фараонов, чьи гробницы и мумии были разграблены, или нет?

– Возможно, вам самому захочется ответить на этот вопрос. – Кейт показала на скамью у окна, где Ташат лежала во всей своей вечной красе.

Доктор Кавано двинулся за Кейт через комнату молча, ничего не сказал он и когда осматривал картонаж, вновь и вновь возвращаясь к маске, закрывающей голову и плечи, – к сияющему лицу, обрамленному прямой челкой и каскадом волос, прямых и черных, как сажа.

Нарисованное лицо Ташат было необычайно живым – живее любого погребального портрета, что Кейт когда-либо видела, даже из того периода, который называли Золотым Веком египетского искусства, когда в моду вошел более естественный стиль. Маска должна была походить на лицо под ней, чтобы блуждающая душа Ташат могла каждую ночь находить свое тело, – и в то же время она была бесконечно пленительной и вселяла в Кейт уверенность, что второй череп оказался на этом месте не случайно.

Тело Ташат было плотно обернуто тканью, внешние слои которой скреплены гипсом и покрыты лаком, чтобы не пропускать влагу, а сверху разрисованы цветными картинками, обрамленными золотыми лентами, имитировавшими льняные бинты, находящиеся под ними – по мнению Кейт, эти рисунки отображали важнейшие события короткой жизни Ташат; надо только понять, как их расшифровать. Клео стояла на том, что это всего лишь вариации стандартных тем религиозного символизма, связанные с загробной жизнью, но Кейт они напоминали призрачные сюжеты Поля Дельво [16], бельгийского сюрреалиста, который изображал, например, обычную улицу, на которой что-то не сочеталось со всем остальным, и это заставляло зрителя рассматривать рисунок еще раз. На картонаже Ташат эту функцию выполняли крошечные фигурки, втиснутые в любое свободное пространство неправильной формы, словно дополнения орнамента. Но их еще можно было читать как пиктограммы, особенно одну – ступенчатый иероглиф, символизирующий богиню Исиду: он повторялся снова и снова, иногда сам по себе, иногда на спине маленькой белой собачки, словно седло на лошади. Правда, египтяне не ездили на лошадях. По крайней мере, тогда.

– Это называется ожерельем Амарны, – сказала Кейт, нарушив тишину и показав на расходящиеся лучами ряды голубых васильков и зеленых листьев. – Одна из причин, по которой мы считаем, что она жила во время или сразу после правления Эхнатона, фараона, объявившего вне закона всех богов кроме Атона [17], полного лика солнца. Эхнатон построил новую столицу в Ахетатоне – нынешней Тель-эль-Амарне. Нам доподлинно известно лишь то, что она была дочерью привратника великого храма Амона и женой представителя фивейской знати.

– А эти иероглифы ни о чем вам не говорят? – Кавано показал на столбец символов, проходящий по центру картонажа Ташат.

– Это что-то вроде эпитафии, стихи из «Книги Мертвых», которую египтяне называли «Книгой выхода в день». – Кейт начала переводить стих по памяти, глядя ему в глаза: – Когда я умру, пусть капли крови на моих губах будут сладкими, как ягоды. Мне не надо слов утешения. Подари мне волшебство, огонь того, кто за границами колдовства. Произнеси заклинание хорошей жизни.

У него шевельнулись губы, словно он хотел что-то сказать, но ему мешал собственный кадык. Он сглотнул, покачал головой, снова сглотнул, и Кейт поняла: он почувствовал – как и она в свое время, – что любые мыслимые слова бледны по сравнению с этими. Впервые Максвелл Кавано не знал, что сказать.

И в этот миг Кейт забыла, что он принадлежит к той кучке интриганов, что принесли ей столько горя, и пришла ему на выручку.

– Такие сандалии появились в Фивах примерно в середине XIV века до нашей эры, – сказала она, показывая на маску на ногах Ташат, напоминавшую папье-маше. – Это в очередной раз подтверждает ее происхождение.

У подошвы сандалий, похожих на рассеченный лист пальмы, был низкий боковой скос, как нос у туфли, и переплетенный ремешок, который поднимался от большого пальца ноги и соединялся буквой Т с ремешком, обхватывающим подъем ноги.

– Думаете, она была его единственной женой? – спросил Кавано, не поднимая глаз.

– У мужчины могло быть столько жен, сколько он был в состоянии содержать. Поскольку у представителей ее класса картонаж, наложенный поверх бинтов, в основном был полный, а не просто маска на голове и на ногах, можно предположить, что Ташат была чей-то младшей женой, возможно – одной из нескольких.

– Может быть, он не хотел иметь трех или четырех жен. – В уголках его губ заиграла улыбка.

– С чего вы решили?

– Есть что-то в ее глазах, или, может, губы… или и то, и другое, если у меня не слишком расшалилось воображение. Подозреваю, такое может произойти, если на нее долго смотреть.

– А что… с ее глазами? – настаивала Кейт, стараясь не давить.

– Ну просто у нее такой взгляд… – Он запнулся, подыскивая подходящее слово. – Назовем это любопытством смышленого человека, плюс… ну, я не уверен… но мне за ее серьезной внешностью видится искорка озорства. Словно она улыбается в душе. – Гость обернулся к Кейт со скромной улыбкой. – Надеюсь, вы не заявите, что это какой-нибудь стилизованный портрет, который в те времена надевали на всех женщин.