Леонид Юзефович - Костюм Арлекина

— Чего вы меня душите? — хрипло проговорил Федор, вытягивая тонкую шею. — За грудки-то на что хватать? Я ж не запираюсь, все по порядку рассказываю.

Тронулись дальше.

Иван Дмитриевич искоса поглядывал на лицо своего спутника — унылая утренняя физиономия записного питухи, изредка освещаемая последними отблесками позавчерашней решимости. Можно не опасаться, что побежит, и револьвер не нужен. Иван Дмитриевич не позвал в конвойные попавшегося навстречу полицейского.

— Сижу я в трактире, — повествовал Федор без прежнего напора, поскольку настало время переходить от причин к следствиям, — подсаживается рядом один малый в цилиндре. Факельщик, говорит. С похорон зашел глотку промочить. То да се, ну, я ему и рассказал про свою обиду, вот как вам. Он носом засопел, по столу руками зашарил и говорит: «Не дает, сами возьмем!» Я говорю: «Как? Господь с тобой, добрый человек!» Он говорит: «Знаешь, где у князя деньги лежат?» Я говорю: «В сундуке, да не знаю, где ключ…» Он спрашивает: «Ты видал этот ключ?» — «Видал, — говорю, — у него кольцо змейкой, сама себя за хвост кусает…» Он говорит…

— Понятно, — прервал Иван Дмитриевич.

— Что вам понятно? — вскинулся Федор. — Что вы в моей душе понимать можете? Да я только десять рублей получить хотел. Кровные мои! Чтоб за месяц жалованье и за чашки бы те по-божески посчитали. Ни полушечки сверх того! Детишкам, думал, гостинцев накуплю — и в Ладогу, к жене. Ищи-свищи! Днем у кумы посидел, открылся ей. Она баба хорошая, в кухарках у одного офицера с Фонтанки. Певцов его фамилия. В синей шинелке ходит… Кума говорит: «Завтра я в господской карете с барыней дачу смотреть поеду и тебя, кум, через заставу провезу. Там уж, говорит, твоя морданция расписана. А мою, говорит, карету ни один полицейский остановить не посмеет. Они перед моим барином травой стелются!» К ночи бес меня попутал с этой косушкой. Уснул, дурак.

— Обещал по порядку, — напомнил Иван Дмитриевич.

— Ага… Пошли мы в Мильенку. Факельщик говорит: «Я за тебя, друг, сердцем болею, мне княжеских денег ни копейки не надо!» Я дверь дернул — открыта. А сам дрожу, ног под собой не чую. Вошли — и в чулан. А как князь в Яхтовый клуб уехал, новый-то лакей сразу дрыхнуть завалился. Мы тогда в комнаты перебрались. Все обсмотрели — нет ключа. Сундук-то крепкий, крышка медная. И кочергой не подковырнешь. Да-а… Стали князя ждать. Я уж и рад был убежать, да куда там! Факельщик не пускает. Ну, значит, дождались князя. Вошли к нему в спальню, от звонка оттащили, связали. В рот простыню, чтобы не кричал. Спрашиваем: где ключик-змейка? А он головой трясет: не скажу, мол. Лихой барин! Я из столика две золотые монетки взял. Гляжу, факельщик остальные себе в карман сыплет. Я говорю: «Ворюга! Что делаешь?» А он совсем озверел, князя за горло схватил: «Где ключ?» Потом подушку ему на лицо накинул. Я испугался, факельщика-то за руки хватаю, он ка-ак пихнет меня, сбрякало что-то, я шепчу: «Бежим! Слуги проснулись!» И убежали…

— Вместе убежали? — спросил Иван Дмитриевич.

— Не. Я в одну сторону, он — в другую.

— А что взял у князя?

— Говорю, два золотых взял.

— И все?

— А то! Мне чужого не надо.

— Зачем же один в церковь отнес?

— Когда стал детишкам гостинцы покупать, — объяснил Федор, — спрашиваю у приказчика: «За одну такую монетку сигнациями сколь рублей положишь?» Он с хозяином посовещался, говорит: «Десять…» Аккурат сколь мне барин задолжали. Ну, думаю, мне чужого не надо. Ан не воротишь! И снес в церкву. Свечей наставил, молебен заказал князю во здравие: пущай не хворает. Все ж мы его потискали маленько… Факельщика-то поймали уже?

— А то! — сказал Иван Дмитриевич.

— Ворюга, мать его так! — выругался Федор. — И ведь одет чисто. Его в каторгу надо, ворюгу… А со мной что будет? А?

Иван Дмитриевич молчал, хмурился.

— Поди, сотню розог всыплют, — предположил Федор. — Больше-то навряд. Не за что. Если б не я, барин и кончиться мог под той подушкой. Так ведь?

— Он и помер там, — сказал Иван Дмитриевич.

Федор, тянувший из кармана хлебную корочку, вдруг быстро-быстро, мелко-мелко перекрестился этой корочкой, потом сунул ее в рот, откусил, остановился, начал жевать, медленно и криво двигая челюстями, словно во рту у него был не хлеб, а кусок смолы, из которого приходится выдирать вязнущие зубы.

Стояли перед входом в лавку. «Торговля учебниками и учебными ландкартами», — прочел Иван Дмитриевич.

— Обожди тут, — велел он Федору и толкнул дверь.

За конторкой сидел хозяин, с другой стороны двое мальчиков разглядывали висевшие на стенах материки, тонущие в голубом. Они шепотом переговаривались о каких-то восемнадцати копейках, но лица у них были как у паломников, после долгих странствий переступивших порог вожделенной святыни.

Иван Дмитриевич подошел к большой карте Европы с разноцветными пятнами империй, королевств и республик. Почему-то на всех таких картах Россию закрашивали в темно-зеленый цвет, владения султана покрывали зеленью посветлее, подвластные Францу-Иосифу земли отмечали ярко-желтым, а Италию делали в тон палого дубового листа, будто в ней царит вечная осень. Проверив, на месте ли все четыре столицы, Иван Дмитриевич посмотрел в окошко. Ах ты, Господи! Это надо же! Он готовился увидеть пустое крыльцо, но нет: оставшись без надзора, Федор и не подумал никуда бежать, послушно сидел на ступеньке. Голова его утопала в коленях, поярковая шляпа валялась на земле.

— Я из полиции, — тихо сказал Иван Дмитриевич, склоняясь к хозяину. — Где у вас черный ход?

Проходным двором он выбрался на параллельную улицу, кликнул извозчика и поехал домой, мечтая о горячем чае с лимоном и сахаром, без всякой, черт бы ее побрал, травы.

Одновременно он думал о том, что сегодня же, когда под тяжестью улик Пупырь признается в убийстве фон Аренсберга и назовет сообщника, Сыч и Константинов отправятся ловить простофилю Федора, но не поймают. Что поделаешь! Такие уж у него агенты. Одно слово, доверенные.

Жена встретила его в прихожей. Тут же прискакал сын со своей бабочкой, которая хлопала уже обоями крыльями.

— Всего-то надо было один гвоздик вбить, — сказала жена, не хвалясь, а скорее наоборот, извиняясь, что отняла у мужа эти лавры и не дала ему проявить себя настоящим отцом.

— Ты ночью-то спала? — спросил Иван Дмитриевич.

— А ты как хочешь, чтобы я тебе ответила? Тебе что приятнее будет услышать — что я беспокоилась и не спала или что дрыхла без задних ног?

— Ну, если выбирать между моим мужским тщеславием и твоим здоровьем, я выбираю последнее.

— Тогда считай, что спала.

— А на самом деле?

— Под утро немного вздремнула, — призналась жена.

Иван Дмитриевич поцеловал ее. Обнимая его, она другой рукой сняла с вешалки зонт.