Дункан Кайл - Комиссар Его Величества

В Хельсинки я вновь сел на поезд. Теперь повсюду слышался характерный говор жителей балтийских земель и северной России. Трудно было поверить, что всего пару дней назад я наслаждался мозельским, цыплячьими ножками и отдельным вагоном-салоном. Теперь мне пришлось спать скрюченным в три погибели на деревянной полке. Пообедал я краюхой черного хлеба с ломтиком сыра и запил эту трапезу чаем без лимона из самовара. Когда я проснулся, поезд прибывал на Финляндский вокзал в Санкт-Петербурге. Однако оказалось, что слова «Санкт-Петербург» уже не существует. Я увидел написанное белой краской новое название города: «Петроград». Незнакомое название показалось мне символом этого непонятного мира, которым стала теперь для меня Россия.

Город жил суетливой жизнью, полной страха и смятения. Первым делом я отправился пешком (чтобы привлекать к себе поменьше внимания) в Смольный институт, который в прежние годы считался лучшим столичным заведением для девочек из благородных семей. После Октябрьской революции здесь находился штаб вновь созданного Совета Народных Комиссаров. На фоне его величественного, украшенного колоннадой фасада я увидел пулеметы и множество революционеров, выглядевших довольно свирепо, но явно чем-то недовольных.

Побеседовав с людьми, я понял причину всеобщего уныния. Дело в том, что большевистское правительство недавно перебралось в Москву, и Санкт-Петербург, колыбель большевистской революции, чувствовал себя покинутым. Надо сказать, что две российские столицы всегда недолюбливали друг друга. Троцкий задержатся в Санкт-Петербурге на две недели дольше остальных, но и он в конце концов уехал. Часовым Смольного было уже некого охранять. «Разве что нас самих», – кисло пожаловался мне один из них.

Меня эта весть, естественно, не обрадовала, ибо теперь я должен был отправляться в Москву. Я уже имел возможность убедиться в том, что поезда переполнены, а пропуск на проезд по железной дороге получить практически невозможно. В старые времена маленькая взятка моментально решила бы эту проблему, но я чувствовал, что попытка подкупа должностного лица может закончиться арестом, а то кое-чем и похуже.

Тут я вспомнил о британском посольстве и отправился туда со своим тяжелым чемоданом, сел на улице напротив и стал ждать, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых. Я хотел во что бы то ни стало избежать необходимости действовать по официальным каналам, раскрывая свое имя и суть полученного мной поручения. Тем не менее, помощь кого-нибудь из дипломатических сотрудников пришлась бы как нельзя более кстати.

Но никого из знакомых, во всяком случае относящихся к британскому персоналу, я не увидел. Вечерело, холод усиливался. В это время внезапно кто-то с силой хлопнул меня по спине, я вскочил, обернулся и увидел Ворожина. Рот его был широко разинут, лицо сияло радостью, руки разведены и готовы стиснуть меня в объятиях.

– Я не ошибся, это Дайкстон!

Я тоже засмеялся, обрадованный встречей со старым знакомцем.

– Василий Александрович!

Ворожин в течение долгих лет поставлял фураж в посольскую конюшню. Это был здоровенный жизнерадостный мужчина, по происхождению из казаков, отличный наездник.

– Что это вы сидите тут так печально на этой штуковине? – ткнул он ногой в мой чемоданище.

– А мне некуда идти.

– Как так? А эти? – презрительно указал он пальцем в сторону посольства. – Неужто они так заняты, что не могут вами заняться?

– Так оно и есть, – солгал я. – Мне нужно отправиться в Москву, а судя по всему...

Ворожин расхохотался.

– Что, задачка не из простых? Да, дружище, это действительно трудно. А что сейчас не трудно? – Он наклонил ко мне свою лохматую голову и, не переставая смеяться, прошептал: – И в то же время на свете нет ничего невозможного, а?

– Вы можете мне помочь?

Он подцепил чемодан своей огромной лапой и взял меня за руку.

– Выпьем, дружище. Поедим, поболтаем. А там будет видно!

Ему оставили лишь треть его прекрасного особняка, но и этого было вполне довольно, поскольку Ворожин жил один. Очень помогло то, что он считал себя моим должником, так как несколько лет назад, когда наш казак ездил в Англию, я свел его с знакомым тренером верховой езды из Ньюмаркета.

На тренера неизгладимое впечатление произвели прыжки, курбеты и всякие прочие казацкие фокусы в седле. Как и все теперь, после революции, Ворожин пребывал в ожидании. Лошади всегда были нужны и всегда будут нужны – так он считал. Надо только выждать, присмотреться и решить, как подороже продать свой опыт и мастерство новым хозяевам. Вот Ворожин и выжидал, а тем временем старался не терять старых друзей. Ужин у нас был скудный: хлеб, немного рыбы и кусок жесткой конины. («Старые лошади умирают, дружище, и тем самым дают нам возможность выжить. Так сказать, последняя услуга лошади человеку».) Мы разговаривали о старых временах, пили водку, и постепенно мои проблемы перестали казаться такими уж неразрешимыми. Во-первых, выяснилось, что один бывший вахмистр служит теперь на железнодорожном вокзале и распоряжается как раз пассажирскими перевозками.

– Утром мы сходим к нему, Дайкстон, дружище. Но сначала выпьем еще водочки и спать, годится?

Ворожин любил называть меня по фамилии, а также переделывать мое имя на русский лад, в результате чего я становился Генрихом Георгиевичем. Он был славный малый и хороший друг. Слово свое Ворожин сдержал, и на следующий день утром я уже ехал в московском поезде.

Но вечером того же дня, когда я стоял с чемоданом в руке у ворот Спасской башни, старины Ворожина со мной; к сожалению, не было. А жаль, ибо из туннеля прямо на меня глядело дуло пулемета. Где-то в вышине тренькали куранты. Когда-то они исполняли начало гимна «Боже, царя храни», теперь же с башни доносились мрачные звуки «Интернационала».

Итак, дуло пулемета было уставлено мне прямо в грудь, а пальцы часового лежали на гашетке. Часовых, собственно говоря, было несколько, и они осматривали меня весьма внимательно. Наконец чернобородый детина с яростным взглядом кивком головы велел мне приблизиться.

– По какому делу?

– У меня письмо к Ленину.

– К товарищу Ленину.

– Да-да, к товарищу Ленину.

– От кого?

– От старого друга.

Детина протянул руку:

– Давай сюда.

Я покачал головой:

– Только личному секретарю Владимира Ильича.

Часовой угрожающе придвинулся:

– Я сказал, давай сюда!

Я снова покачал головой.

– Неужто ты думаешь, – прохрипел детина, – что товарищ Ленин будет тратить свое драгоценное время (тут он окинул взглядом мой наряд) на всяких буржуйских почтальонов?

– Думаю, что товарищ Ленин очень рассердится, если не получит этого письма, – сказал я ровным голосом.