Елена Топильская - Алая маска

Я оттолкнулся от стены и бросился вон со двора, в узкую, как щель, проходную арку, которая показалась мне бесконечной, словно ворота в чистилище; бросился со всех ног, не разбирая дороги. Кажется, я растолкал нескольких человек, выбежав наконец из арки, но даже не понял, кого. Опомнился я уже на углу Надеждинской; передохнул и бросился бежать снова, к дому на Басковом, добежал до парадной, в один прием взлетел на свой последний этаж, слава богу, не встретив на лестнице никого из соседей.

Закрыв за собою двери своей квартирки, я с облегчением вздохнул, но это облегчение покинуло меня, только лишь я бросил взгляд в небольшое круглое зеркало, висевшее в прихожей. Зеркало отразило растрепанного, расхристанного, измазанного кровью и до смерти испуганного человека, в котором я даже не сразу узнал самое себя. И если бы сейчас в двери постучали жандармы, мой внешний вид был бы для них лучшим доказательством моей виновности.

Тут же в прихожей, не входя в комнату, я стал, словно в угаре, сбрасывать с себя пришедшую в негодность одежду. Раздевшись полностью, я кинулся в свой закуток-умывальню и, убедившись, что в большом кувшине еще достаточно воды, облился ею и намылился, тщательно смывая с рук и тела следы крови. Потом стер мыльную пену, разлив нечаянно остатки воды из таза и залив весь пол в умывальне, и дрожащими руками оторвав от простыни тряпицу, замотал резаную рану на ладони, которая все еще кровоточила. Вылезя из таза и пригладив волосы, я накинул халат и присел на кровать.

Что же мне делать?

Допустим, еще несколько часов происшествие в третьем номере гостиницы мадам Петуховой не будет обнаружено, так как ключ на брелоке остался в номере, и лакей не знает, что номер покинут. Но вскоре служащие гостиницы забеспокоятся, да и необходимо убрать номер к вечеру. Сначала они постучат, потом откроют дверь запасным ключом, либо сломав запор, увидят мертвое тело, следы моего поспешного бегства… А там — полиция, уведомление следственной части, лакей опишет мою внешность…

Стоп! Я с надеждой поднял голову, глянув в окно, и мои глаза больно резанул солнечный свет. Пусть полиции будут известны мои приметы; но ведь я там не представлялся, и документов с меня не спрашивали. Кому в голову придет заподозрить убийцу в следователе Окружного суда? Разве смогут полицейские агенты связать воедино ночного посетителя сомнительного заведения и судейского чиновника?

Ну конечно! В их распоряжении ведь не будет никаких данных, что указывали бы на меня, Алексея Колоскова. Мне нужно идти на работу, там я наверняка узнаю про ночное происшествие. Может быть, уже установлено, кто был этот убитый, как он там оказался, и я смогу, пользуясь служебным положением, больше узнать про случившееся в номере и понять, наконец, причастен ли я к смерти несчастного.

При мысли о том, что я, хоть и невольно, могу оказаться виновным в гибели неизвестного мне человека, я содрогнулся и снова опустил лицо в ладони, ощутив, как саднит порезанная рука. Что ж, если выяснится, что его смерть — моих рук дело, я добровольно сдамся в руки полиции и буду настаивать только на психиатрическом освидетельствовании, не допуская, что я мог совершить это в здравом уме и твердой памяти.

Боже, неужели это конец моей карьеры… Да что там карьеры — жизни! Бедная Алина, какой стыд ждет ее… Нет, не хочу думать об этом. Может быть, все обойдется?

Да, сейчас мне, как никогда, нужен чей-то совет, и внимание человека, кому я могу довериться в таком деликатном вопросе. Но кто этот человек?

Моя тетка даже не может приниматься в расчет, хотя у нее, безусловно, трезвый ум, и ей не занимать хладнокровия и самообладания. Я не вправе впутывать ее никоим образом в это дело.

Мои университетские друзья? С тех пор, как я был принят кандидатом на судебные должности, мы отдалились друг от друга. Разный круг интересов и моя, да и их тоже, занятость, словно центробежная сила, разметала нас и охладила нашу близость. Тем более что я не встречался ни с кем из них с июля. Но, отдалившись от друзей времен студенчества, я не приобрел еще в Окружной палате такого товарища, которому бы верил как себе. Однако же выбор у меня невелик: мои сослуживцы, вот и все.

Но кому из них я могу довериться? Плевичу? Вряд ли. Услышав от меня маловразумительный рассказ о ночном приключении, он наверняка с чисто шляхетским высокомерием посоветует обратиться к начальству с рапортом, в котором надлежит изложить приключившиеся со мной события, и ждать разъяснения их. Я никак не могу рассчитывать, что он сохранит услышанное от меня в тайне и поможет мне разъяснить эти события и мою роль в них. Боюсь даже — хоть и стыдно мне так нелицеприятно думать о товарище, — что Валентин Плевич использует сложившееся положение для отстранения меня от расследования и передачи дела ему в производство.

Старик Реутовский? Иван Моисеевич — милейший человек, и его совет, наверное, помог бы мне чрезвычайно. Но его я тоже, как и свою тетку, не вправе впутывать в это дело, и не настолько я близок с ним, чтобы доверить ему столь сокровенное.

Другие наши следователи? Вряд ли. Разве что обратиться к самому Ивану Дмитриевичу Пути-лину и нижайше попросить его применить к моему запутанному делу свои сыскные таланты… Но он, конечно, не станет помогать мне в частном порядке и непременно ответит, что должен уведомить о том мое руководство.

А почему, собственно, я не могу попросить совета от своего сослуживца, Маруто-Сокольского? Он явственно выказывал мне свое расположение; он — мой ровесник и не отягощен предрассудками, подобно Плевичу. Но в то же самое время он ничем не обязан мне и не связан со мною отношениями дружбы, позволяющими ожидать, что ради меня он чем-то поступится.

Я спохватился вдруг, что опоздал на службу. Сумбур в моей голове спутал мне восприятие времени, и к тому же ночь и утро, насыщенные событиями, представлялись мне весьма длительным периодом. Который же все-таки час? Я вышел в прихожую, где на полу валялась сброшенная мною впопыхах одежда, поднял ее, полез в карман, где обыкновенно носил часы, — и похолодел, не обнаружив их там. Вот это удар судьбы! Если я не обронил их случайно при бегстве, а оставил в номере, то нет нужды опознавать меня по приметам: гравировка на часах укажет имя подозреваемого лучше паспорта…

Боже, Боже! Как я мог быть так опрометчив! Опустившись на колени, и не сразу заметив, что разлитая мною вода затекает под полу халата, я перетряхнул все свои вещи, на всякий случай еще раз проверил все карманы и потайные складочки одежды, но только уверился в непоправимости потери. И вдобавок сделал еще одно убийственное открытие: оказывается, я лишился не только часов, но и надушенной записочки, приведшей меня в номера г-жи Петуховой. И если, не найдя часов, я лишь горько пенял себе на неосторожность, то утрата записки заставила меня по-новому взглянуть на произошедшее со мной.