И Паркер - Адская ширма

— Ш-ш… Тише! — Тамако гладила и баюкала его, как маленького ребенка. — Она просто не успела. Ей помешала смерть.

Постепенно он успокоился и, вытирая мокрое лицо рукавом, сказал:

— Наверное, мне следует пойти отдать дань уважения.

Акитаде много раз доводилось видеть смерть. Всякий раз такая встреча не бывала случайной, даже когда мертвец был ему незнаком. Но он никогда так не колебался и не содрогался, как сейчас перед дверью в матушкины покои. За свою жизнь ему приходилось много раз стоять перед этой дверью — всегда против своей воли, с острым желанием оказаться в этот момент где угодно, только не здесь. Но всякий раз эта встреча была неотвратима, потому что его там ждали. Тяжко вздохнув, он отворил дверь.

В комнате было гораздо светлее, чем при жизни матери. Многочисленные свечи освещали худую фигуру старой женщины и сидевших вокруг нее монахов. Она была обряжена в пышное, многоскладчатое кимоно белого шелка [16] У буддистов траурный цвет — белый. . Кто-то (уж не Тамако ли?) отрезал ей длинные волосы, как монахине, — как символ душевного раскаяния, к которому госпожа Сугавара так и не пришла в жизни. От этого она выглядела моложе, и черты ее, казалось, обрели умиротворение.

Акитада усилием воли заставил себя посмотреть в это лицо, в котором прежде он видел лишь раздражение, неприязнь, гнев, безразличие, но только не любовь. Это лицо поразило его своей безмятежностью. Вот ведь какая ирония судьбы, подумал он: все, кто жил безупречно и кого он любил, почему-то умирали с искаженными чертами. Такие вот причуды позволяет себе смерть.

К вящему удовлетворению бубнящих монахов, он с поклоном опустился на колени и сколько подобает стоял в этой благоговейной позе, прежде чем подняться и уйти. Итак, его миссия была закончена.

Похоронные приготовления заняли несколько следующих дней. Акитада хлопотал, отбросив прочь горькие мысли о более спокойных временах. На доме вывесили ивовую табличку с «запретными иероглифами», воспрещающими посторонним вход в связи с трауром. Такие же таблички носили на груди все обитатели дома. Запрет этот, разумеется, не касался буддийских монахов, которые буквально наводнили дом, парализовав в нем всю жизнь, и собирались оставаться в нем даже после похорон. Но их вера в корне отличалась от той старой религии, которая питала отвращение к самому понятию смерти [17] Имеется в виду синтоизм — наиболее древняя из религий, распространенных в Японии: является исконно национальной. .

Заниматься любыми делами в этот период запрещалось, равно как и принимать посетителей. Зато Акитада получил множество посланий с выражением соболезнования от друзей и от тех, кто еще знавал его родителей. Одним словом, все шло как положено и как предполагалось, за исключением одного происшествия.

На следующий день после смерти матери к нему зашла Ёсико. Она выглядела все такой же бледной и хрупкой в своем грубом полотняном кимоно траурного белого цвета. Опустившись на колени возле его стола, она вздохнула и, потупившись, принялась разглядывать свои руки.

— Мне нужно кое-что тебе сказать, — наконец начала она. — Я долго думала, потому что боялась задеть тебя за живое. — Глаза ее вдруг стали совсем серьезными. — Ты же знаешь, Акитада, я ни за что на свете не хотела бы причинить тебе боль.

Сердце у Акитады екнуло. Он уже давно догадывался, что у сестры неприятности, и Тамако подтвердила его подозрения. Стараясь не показать виду и пряча свои опасения за улыбкой, он сказал с нежностью:

— Да, я знаю. Но ты не можешь рассказать мне ничего такого, что изменило бы мое отношение к тебе, сестричка. Так что давай говори!

Но она даже не улыбнулась в ответ, а только серьезно сказала:

— Боюсь, матушка умерла из-за меня.

Этот сухой, безразличный тон поразил Акитаду. Это было так не похоже на Ёсико, всегда отличавшуюся чувствительностью и мягким сердцем. В первый момент он решил, что ее присутствие во время последних мучительных схваток жизни со смертью, должно быть, несколько повредило ее рассудок. Он поспешил ее утешить:

— Ерунда! Она и так уже умирала. И ты никак не могла повлиять на то, что было неизбежным.

Но Ёсико упрямо покачала головой.

Акитада припомнил момент, когда он узнал печальную новость от Тамако, и пожалел, что не пошел посмотреть на мертвое тело матери сразу же. Кровотечение — так объяснила Тамако. Возможно, точно такое же, свидетелем какого он был однажды сам. Но тогда рядом с ним не было Ёсико. Он снова попытался убедить ее:

— Матушка умерла от кровотечения. И в чем же тут твоя вина?

— Ох, Акитада. ты даже не представляешь, что произошло! Я с ней поссорилась. Я знала, как она относится к тебе, и знала, что любой мельчайший повод может привести к последнему приступу, но я не могла больше молчать.

Уже догадываясь, каков будет ответ, он спросил:

— И что ты сказала?

— Я спросила ее, почему она отказывается видеть тебя, почему так плохо с тобой обращается после того, как ты в спешке проделал весь этот трудный путь, чтобы быть рядом с ней. Она очень рассердилась и сказала, что меня это не касается, но я не собиралась уступать. Я начала спорить с ней и обвинила ее в черствости по отношению к собственному сыну. Вот тогда-то она и начала кричать на меня.

Акитада поморщился. Выходит, матушкина ненависть к нему в конечном счете ее же саму и убила. Глядя в бледное, напряженное лицо Ёсико, он сказал:

— Перестань корить себя! Спасибо, что рассказала, но этого можно было и не делать. Я давно знал, что она не любит меня. И я был дураком, когда думал, что смертное ложе как-то изменит ее. А что касается ее материнских чувств, то я точно знаю, что ей никогда не было до меня дела. Об этом я догадался, видя, как она разочарована во мне. Точно так же, как мой отец. Мне вот только очень жаль, что по моей вине тебе достались такие страдания.

— Нет, ни в коем случае! — воскликнула Ёсико. — Это было совсем не так, и я пришла к тебе вовсе не за утешением! Да, я корю себя за то, что подтолкнула ее к смерти, но она и так уже умирала, и, может быть, это к лучшему, что она все-таки успела поговорить со мной. — Она замолчала, потом, с тревогой глядя на брата, прибавила: — Знаешь, мне кажется, она вообще не была твоей матерью.

Акитада был ошеломлен этими словами и, когда пришел в себя, сказал:

— Ты, должно быть, когда-то ослышалась. У моего отца никогда не было второй жены.

— Была! Просто мы не знали. Я думаю, твоя настоящая мать умерла при твоем рождении, и тебя воспитала наша матушка. И я думаю, она так и не смогла простить тебе того, что ты был сыном другой женщины.

Акитада рассеянно моргал. У него было впечатление, будто он бредет в густом тумане. Он даже снова было подумал, не сошла ли Ёсико с ума от напряжения последних дней. Но она выглядела вполне спокойно, только нервно теребила себя за руки. Тогда он спросил: