Брэд Гигли - Год гиен

А еще иноземцы не закрывали лиц — им не хватало ума понять, что во время празднества Осириса разумнее ходить в маске.

То было единственное время года, когда Осирис разрешал своим мертвым подданным пировать вместе с живыми. Благоразумные фиванцы носили маски, чтобы некий негодующий дух, враг какого-нибудь их давнего предка, не явился на праздник, дабы причинить зло. Но чужестранцев не заботили такие мысли, и они глазели на чудеса Фив, не прикрыв лиц, оставив себя без зашиты. Чужаки тыкали пальцами, дивясь на размеры сверкающих храмов, на длинные голубые и пурпурные флаги, которые развевались под ночным ветром на длинных шестах с хрустальными и золотыми остриями. Их ошеломляла громада храмовых ворот, обитых серебром и бронзой, инкрустированных самоцветами. Они удивлялись высоте и толщине храмовых колонн, раскрашенная резьба которых изображала величайшие триумфы фараона — триумфы над другими народами.

В гавани толпились семьи, люди несли к Нилу крошечные красные лодочки. На каждом суденышке была укреплена свеча, отлитая в виде восседающего на троне Осириса. И еще на каждую миниатюрную барку, в соответствии с древним обычаем, семьи положили или кусочек известняка или клочок папируса с написанными на них молитвами, в которых просили бога выполнить самое сокровенное их желание. На берегу реки, где рос густой тростник, первенец из каждой семьи зажигал свечу и опускал маленькую лодку на воду. Течение уносило флот с подношениями на север, к Абидосу, туда, где в роскошной гробнице покоилось тело Осириса.

По всей ширине Нила теснились тысячи миниатюрных мерцающих суденышек. Нежный бог Нила медленно собирал их в своп объятия и нес на север, тюка огоньки не исчезали из виду за поворотом реки. Стоя у края реки, семьи жадно глядели на маленькие лодочки, не сомневаясь, что доброе божество выполнит их желания.

Семья каменщика Каф-ре, наконец, добралась до реки после утомительного пути из квартала каменщиков. Жена Каф-ре, Виа, держала на руках маленькую дочь, а их четырехлетний сын сжимал в обеих руках крошечную красную барку. Глаза детей, очарованных чудесами, которые они видели но дороге сюда, блестели сквозь прорези масок из пальмовой коры, а животы их были набиты медовыми пирожными, купленных отцом на драгоценную медь.

— Зажги свечу, милый, — поторопила сына Виа.

Она указала на жаровню с древесным углем, стоящую неподалеку именно ради обряда со свечами.

— Нет, — ответил мальчик.

Виа увидела и узнала линию упрямо сжавшихся под пальмовой корой челюстей — то была отцовская манера. Ее голос прозвучал чуть резче:

— Давай же, глупый, или бог не выполнит наших молитв!

Семья просила у попечителей храма больший паек пшеницы, потому что Виа снова была беременна.

— Нет.

— Да это же проще простого! Просто поднеси фитилек к золе и отпусти лодку вон там, рядом с тростником. Река сделает остальное. Ты ведь хотел это сделать, верно?

— Нет.

— Зажги… свечу… — велел отец сквозь сжатые зубы.

Маленький мальчик сморщился.

— Не хочу! Не хочу, пока она там! — он показал на что-то на темной воде. — Страшная. Уродливая.

Ребенок ударился в слезы.

— Крокодил! — завопила Виа.

Каф-ре ринулся вперед и подхватил сына на руки так поспешно, что с мальчика слетела маска. Теперь ребенок разрыдался не на шутку.

Испуганные вопли жены каменщика привлекли внимание стражника на ближайшей пристани. Он побежал туда, где стояла семья, пробиваясь через толпу с высоко поднятым длинным копьем. У края воды он вгляделся в темные тростники и осторожно нацелил оружие. Потом вгляделся повнимательнее и медленно опустил руку.

— Чего ты ждешь? — завизжала Виа. — Убей его! Убей!

Стражник ответил не сразу.

— Это не крокодил, — почти извиняющимся топом проговорил он. — И это создание уже мертво.

Он крикнул, чтобы принесли огня, и кто-то принес факел, укрепленный на ближайшем столбе. Люди столпились вокруг и уставились на воду. Стражник поднес факел ближе. Перед ними лицом вниз покачивалось тело Хетефры, облаченное в льняную ткань. Труп запутался в самой гуще тростников. На нем все еще была проволочная пектораль, но кожа стала мертвенной, сморщенной, бледной. В колеблющемся пламени факелов вторая нанесенная топором рана на затылке была едва видна. Кровь и мозг текли из раны, и маленькая стайка рыбешек пировала, снуя туда-сюда. Одна из рук была вытянута вперед, казалось, мертвая женщина обвиняющим жестом указует на сам город.

Над причалом зазвучал хор криков и вздохов.

Так начался Год гиен, хотя тогда еще никто этого не знал.

В нескольких шагах от того места, где плавало тело Хетефры, из прибрежной таверны, спотыкаясь, вышел человек. Он не замечал криков, несущихся от ближнего причала. Худой, длиннорукий и длинноногий, этот человек грубо распихивал тех, кто пытался пробиться к берегу реки, чтобы посмотреть, почему там вопят люди. Жесткий взгляд черных глаз незнакомца и решительная складка рта служили достаточным предупреждением всем, кто попадался ему на пути, заставляя быстро отходить в сторону. Казалось, грубияну не терпелось, чтобы кто-нибудь заступил ему дорогу.

— Приверженец Сета, — шептали люди друг другу, когда он проходил мимо.

Они хотели сказать: судя по всему, этому человеку нравились хаос и безрассудство бога, чьим царством стала лютая чужая пустыня.

Жаркоглазые женщины в толпе бросали на него взгляды из-под опущенных ресниц. Он не желал их замечать, несмотря на завлекательность посланий, которые крылись за этими взглядами. Когда незнакомец, пошатываясь, проходил мимо, женщины оборачивались, смотря ему вслед.

Человек этот был некрасив, но и не уродлив. Его узкое лицо привлекало внимание другим — женщин покоряла сила его черных глаз.

Глаза его походили на мерцающие агаты, в которых двигались и крутились огоньки. Там разум соперничал со страстью. Смуглость кожи, высота скул и натянутая складка пухлых губ напряженно спорили друг с другом. Чувства этого человека были столь же очевидны, как кровавый рубец на его лице.

Вскоре черноглазый достиг предместья Фив. Тут на улицах не горели костры, попадались лишь редкие факелы. Но он бесстрашно погрузился во тьму, не опасаясь грабителей, которые могли притаиться в тени.

Он шагал мимо длинных побеленных стен, окружавших имения знатных жителей и мелких владетелей. Только когда несколько стражников, охраняющих одно из таких имений, появилась из аллеи, шумя и горланя, он, наконец, остановился и отступил в нишу, где стояла статуя. Когда охранники прошли мимо, черноглазый снова выступил из своего убежища, чувствуя в руке спокойную тяжесть поблескивающего кинжала.