Бен Элтон - Первая жертва

Дождь уже прекратился, и ночь была теплая. Светила почти полная луна, дорога была светлая, поэтому Кингсли решил срезать путь и пройти через игровые площадки. Однако вскоре снова начал накрапывать дождь. Облака закрыли луну, и вдруг стало очень темно. Кингсли пришлось идти, вытянув перед собой руки, и он очень пожалел, что свернул с гравиевой дорожки.

В этот момент его окликнули, и Кингсли остановился.

— Люблю дождь, а вы? — Это была сестра Муррей. — В смысле, я знаю, что это кошмар для войск, но здесь, в этом прекрасном замке, наполненном лишь болью и грустью, я иногда думаю, что только он и не утратил чистоты.

Должно быть, она давно шла за ним, и Кингсли не слышал ее шагов потому, что шли они по мягкому, упругому дерну. Она подождала, пока он дойдет до первых деревьев, прежде чем подойти к нему. Он едва различал в темноте ее силуэт.

— Рядовой Хопкинс не убивал виконта Аберкромби, капитан.

— Почему вы так уверены?

— Я просто это знаю.

Он по-прежнему не видел ее, но чувствовал, что она близко. Тучи густо заволокли луну, и темнота стала почти непроницаемой.

— Вам нужно возвращаться в замок, — сказал он. — Я могу сопро… в смысле, проводить вас до двери?

— Я же сказала, что люблю дождь. К тому же так резко стемнело. Нужно дождаться, пока облака не развеются, или мы заблудимся и переломаем себе ноги.

Да, ночь и правда стала темнее, а дождь усилился. Казалось, что они застряли надолго.

— Нет ничего прекраснее запаха дождя в лесу, — сказал голос, раздавшийся теперь прямо перед ним. Наверное, их разделял всего какой-то фут.

— Зачем вы шли за мной?

— Вы меня заинтересовали. Пойдемте, нужно встать под деревья.

— Я не представляю, где они находятся.

— Я представляю, я ем много моркови.

Он почувствовал прикосновение ее руки, крошечной, но уверенной и цепкой. Кингсли позволил провести себя за руку под деревья, куда дождь не проникал — разве что отдельные крупные капели, падавшие, когда вода скапливалась на листьях у них над головами.

— Почему это я вас интересую, сестра Муррей? — спросил Кингсли, когда они снова остановились в темноте. Она так и не отпустила его руку.

— Ну, я же сказала, что вы не кажетесь похожим на военного полицейского. Я не верю, что вы один из них. Возможно, вы шпион.

— Шпион? Какой шпион?

— Ну, просто шпион, и все тут. Думаю, здесь происходит что-то большее, чем кажется на первый взгляд. Сначала появился капитан Шеннон. Потом произошло убийство, и полиция сказала, что раскрыла его, а теперь приехали вы, бывалый военный полицейский, который не отдает честь, когда положено, не щелкает каблуками, как постоянно делают все полицейские, и не знает, что такое зеленый конверт.

Кингсли понадобилось некоторое время, чтобы переварить услышанное, и ему стало стыдно. Он был поражен, что двадцатидвухлетняя девушка сумела так легко раскрыть его обман.

— А-а, — только и сказал он. Кингсли понял, что попался и оправдываться бессмысленно.

— Кстати, к вашему сведению, есть только один способ послать письмо в обход цензуры — отправить его в зеленом конверте. Всю почту с фронта просматривают, за исключением писем в заветном зеленом конверте. Его получают раз в месяц, если повезет.

— И эти письма не проходят цензуру?

— Считается, что не проходят.

— Спасибо, — тихо сказал Кингсли. — Я этого не знал.

Некоторое время они молчали, а дождь шел все сильнее. Сестра Муррей по-прежнему держала его за руку, но Кингсли это не смущало. В обычных обстоятельствах он бы смутился, но сейчас почему-то чувствовал себя спокойно.

— Значит, вы гражданский? — спросила она.

— Скажем так, я получил офицерский чин… недавно. Совсем недавно.

— Хорошо. Это значит, что я не нарушила правило.

— Какое правило?

— Никогда не относиться хорошо к полицейскому.

— Увы, сестра Муррей, я все-таки полицейский, хоть и не военный.

— Вот черт! Ну и ладно, нет правил без исключений. Кстати, меня зовут Китти. Сокращенное от Кэтлин.

— Значит, я могу называть вас Китти?

— Надеюсь, именно так вы и станете меня называть.

Она действительно сжала его руку? Ему вряд ли показалось.

— Ну и что же обычно содержится в зеленом конверте? — спросил он.

— Две вещи. Секс и жалобы. Именно эту информацию солдат хранит в тайне. Свои эротические фантазии и свое мнение о начальстве, которое обычно как раз и читает письма. Конечно, в основном там секс. Секс. Секс. Секс. Кажется, это единственное, о чем здесь все думают.

— Понятно.

Дождь пошел еще сильнее, и навес из листьев защищал от него все меньше и меньше.

— Вы вся промокнете, — сказал Кингсли. — Возьмете мою шинель?

— Если вы настаиваете, — ответила она.

Наконец забрав у нее свою руку, Кингсли снял шинель и протянул вперед. Одной рукой она взяла шинель, а другой снова ухватилась за руку Кингсли. Затем он услышал, как шинель упала на землю. И в тот же миг она притянула к себе Кингсли, засунула его руку себе под блузку, уже расстегнутую в предвкушении, и положила ее на свою обнаженную грудь.

— Современные девушки, — прошептала она, — такие прямолинейные.

Грудь была маленькая, но удивительно крепкая и упругая. Кожа была очень влажная, и сосок, прижавшийся к ладони Кингсли, стал вдруг большим и твердым. Кингсли не убрал руку. Он ничего подобного не ожидал и даже не думал об этом, но теперь, когда это случилось, он был опьянен. У него пересохло в горле, и каждый нерв в теле ожил. Не задумываясь ни на секунду, он протянул вперед другую руку и притянул ее к себе. Она была по меньшей мере на фут ниже его, и чтобы ее поцеловать, ему пришлось оторвать ее от земли, прижимая к себе одной рукой, а другой лаская ее грудь.

Затем, так же поспешно, он отстранился.

— Я… я женат, — выдохнул он.

— Миссис Марло просто повезло.

— Я люблю свою жену.

— Ну и молодец. Я не прошу меня любить.

Теперь ее голос доносился от самой земли. Он чувствовал ее пальцы на пуговицах своих брюк. Он по-прежнему ничего не видел, совершенно ничего. Ночь укрывала как плащом; возможно, именно темнота ослабила его сопротивление. Она была такой анонимной, такой тайной.

— Я не могу, — умоляюще сказал он, сдаваясь.

Он так долго был один.

— Можешь, — настойчиво сказала она, продолжая возиться с пуговицами.

— Я люблю ее, — сказал он, отталкивая ее пальцы.

— И ты можешь по-прежнему любить ее завтра, если останешься жив, — ответила она, засовывая пальцы в его ширинку. — На этой войне счет идет на минуты. Здесь каждая минута — это новая жизнь.

На этот раз он не оттолкнул ее. Просто не смог. Дождь, темнота, запах сырых деревьев и ощущение твердой влажной кожи, крепкого твердого соска, а затем ее губы опьянили его.