Пол Доуэрти - Соглядатай Его Величества

Через три дня Корбетта пригласили на заседание совета Филиппа IV, в большой зал дворца. На то, чтобы превратить этот зал в величественное, поистине королевское помещение, было потрачено много времени и стараний. Через потолочные балки перебросили огромные, шитые золотом ткани, на стены повесили белоснежные бархатные шпалеры, украшенные эмблемами прославленного предка Филиппа — Людовика IX Святого.

На возвышении стоял ряд стульев, и на каждом стуле висела накидка из серебряной парчи, а в середине красовался трон, обтянутый пурпурным бархатом с золотой бахромой. Перед троном же стояли низенькие табуреты — и у Корбетта не оставалось сомнений, для кого они предназначаются. Зал наполнялся сановниками, облаченными во всевозможные полосатые одеяния Филиппова двора — черно-белые, красно-золотые, зелено-черные. Дворцовые стражники — рыцари в посеребренных миланских доспехах — выстроились вдоль стен зала, опустив обнаженные мечи остриями вниз, между закованными в броню ступнями, скрестив руки поверх крестообразных, усеянных драгоценностями рукояток. Герольды, стоявшие в галерее над помостом, подняли трубы — и резкие, словно конское ржание, фанфары заставили смолкнуть гомон в зале. Открылась боковая дверь, и в зал вошли двое кадильщиков, выряженных в белые одежды, с золотыми поясами, медленно покачивая курильницами, от которых поднимался благовонный дым. Они заняли места по обе стороны от возвышения, а затем вошли герольды, все — с огромными знаменами. Корбетт запомнил только одного — того, что нес орифламму — священный стяг королей Капетингов, который обычно хранили в Сен-Дени, за главным престолом королевской часовни.

За глашатаями последовали родственники Филиппа — сыновья, братья и кузены, все как один облаченные в пурпур и золото. Затем ненадолго воцарилась тишина — а потом трубы сыграли новую долгую и пронзительную мелодию, и вошел Филипп — ослепительный, в золотой парче, в мантии, отороченной каймой из самой дорогой шерсти. Золотые шпоры клацали на черных кожаных сапогах для верховой езды, совсем неуместно выглядывавших из-под длинной торжественной мантии. Корбетт мысленно усмехнулся: Филипп IV, конечно, большой мастер по части придворных церемоний, но даже здесь он не в силах утаить свою страсть к охоте. Корбетт догадался, что король только что вернулся из одной из своих охотничьих резиденций — из Булонского или Венсенского леса.

Филипп сел на трон, его родственники и свита тоже расселись по местам. Как будто из-под земли появился де Краон и подал знак Корбетту и его спутникам, подзывая их к табуретам. Ранульф и Херви уселись, с раскрытыми от изумления ртами озираясь по сторонам и оглядывая все эти богатые и пышные эмблемы и атрибуты верховной власти. Корбетт медленно опустился на табурет, осторожно расправляя одежду, неторопливо со спокойным достоинством, а потом изобразил на лице выражение, подобающее опытному дипломату, который готов выслушивать любые известия от имени своего господина, короля английского.

Он воззрился на Филиппа, но лицо французского монарха оставалось бесстрастным, словно у алебастровой статуи. Впрочем, Корбетт мысленно порадовался, заметив, как по лицу де Краона пробежала тень досады. Чиновники засуетились, зашуршали пергаментными свитками, и Корбетту в очередной раз пришлось выслушать «гасконский процесс» — длинный перечень обид, что претерпели французы из-за спорного герцогства. Все это он уже слышал прежде, и потому почти не прислушивался к бубнящему бормотанью секретаря, а насторожился лишь тогда, когда тот огласил новый пункт: Autem nunc Regi Franciae placet — «Ныне же угодно королю Франции…»

Теперь Корбетт слушал внимательно, пытаясь справиться с радостным волнением: секретарь зачитывал выдвинутое Филиппом мирное предложение. Французский король готов представить все помянутые жалобы на рассмотрение Его Святейшества, Папы Римского Бонифация VIII (Филиппова ставленника, отметил про себя Корбетт); французы готовы возвратить герцогство в надежде, что Эдуард согласится на брак принца Уэльского с дочерью Филиппа Изабеллой, с условием, что в будущем Гасконью будет править один из их потомков. Значит, подумал Корбетт, он угадал верно: Филипп не мог вечно удерживать герцогство, но мог вернуть его на условиях, скрепленных папским решением. Поступая так, французский король одновременно защищался от дипломатических игр Эдуарда, заручившись обещанием того, что один из их общих внуков будет сидеть на английском престоле, а другой — править Гасконью.

Секретарь умолк. Корбетт заметил, что французы, в том числе сам Филипп, смотрят на него, ожидая ответа. Но у него уже все было решено — ведь Ланкастер вооружил его главным наставлением: «Соглашаться на все — на все, что сможет дать нам отсрочку. А когда мы заполучим Гасконь обратно, тогда уже подумаем об условиях Филиппа».

Корбетт прокашлялся. — Plecet , — произнес он, — hic Regi Angliae placebit . — «Угодно, будет сие угодно королю Англии».

Корбетт почувствовал, что французы словно вздохнули с облегчением. Филипп чуть не расплылся в улыбке, его окружение тоже заметно оживилось, а ликование де Краона просто бросалось в глаза. Корбетт заерзал на табурете: он ведь проглядел одну вещь — пока соглядатай Филиппа остается при Эдуардовом совете, французам будет известно о любых попытках Эдуарда обойти или нарушить условия мирного договора.

Как бы то ни было, сейчас слишком поздно: Филипп поднялся, давая понять, что встреча завершена. Де Краон спустился с помоста и подошел к Корбетту, не делая особых попыток скрыть торжество. Благосклонно кивнув Ранульфу и Херви, француз обратился к Корбетту:

— Итак, месье, вы полагаете, ваш король примет оговоренные условия?

— У меня мало оснований сомневаться в этом, — ответил Корбетт.

Де Краон потер подбородок и улыбнулся.

— Хорошо. Хорошо. — Он уже повернулся и собирался уходить, как вдруг, словно что-то припомнив, снова развернулся. — Его Величество король устраивает сегодня вечером пиршество. Он приглашает вас, — тут он широко улыбнулся и снова поглядел на Ранульфа и Херви, — всех вас на свой пир. До вечера, прощайте.

Он удалился с таким видом, словно все его невзгоды разом кончились. Корбетт глядел ему вслед, силясь подавить закипавшую внутри ярость, от которой начинало колотиться сердце и сжиматься горло. Херви выказал умеренную радость по поводу столь лестного приглашения — но съежился от ужаса, увидев пылавшее гневом лицо Корбетта.

К тому времени, когда Корбетт со спутниками вернулись во дворец, негодование чиновника успело улечься. Он принял от имени Эдуарда предложение Филиппа, но, пока шпион на свободе, английский король будет оставаться под ударом. Корбетт уже убедился в том, что этот предатель — не Уотертон, и очень надеялся, что излишне самоуверенные французы наконец как-то проговорятся, обронят-таки намек на подкупленного ими человека при Эдуардовом совете.