Энн Перри - Скелет в шкафу

Лишь оказавшись на улице под дождем, Монк понял наконец, что лишился сейчас всего: и карьеры, и средств к существованию. Пятнадцать минут назад его, инспектора полиции, почитали и боялись подчиненные, у него была служба, была репутация. Теперь же — ни работы, ни места, а вскоре не станет и денег. И все из-за Персиваля.

Нет — из-за давней вражды с Ранкорном, из-за многолетнего соперничества, страхов, непонимания…

Или, может быть, из-за правых и виноватых?

Монк спал плохо и поднялся поздно, с тяжелой головой. Уже начав было одеваться, вдруг вспомнил, что идти ему некуда. Его не просто отстранили от дела об убийстве на Куин-Энн-стрит, он вообще больше не полицейский. В сущности, он теперь никто. Профессия определяла всю его жизнь, позволила добиться положения в обществе; он знал, чем занять время, и, что особенно важно, она приносила ему доход. Теперь же в его распоряжении было несколько недель, в течение которых он еще сможет платить за квартиру и пропитание. При этом никаких лишних трат, никаких новых костюмов, завтраков в трактире, никаких новых книг и уж тем более походов в театр, где, сидя на галерке, он чувствовал себя без пяти минут джентльменом.

Но все это было в достаточной степени тривиально. Главное же состояло в том, что жизнь Монка теперь утратила смысл. Честолюбивые помыслы, которые он лелеял и ради которых жертвовал столь многим, если судить по его собственным записям и свидетельствам знакомых, — все пошло прахом. У него не было связей, он не умел ничего иного и никому не был нужен. Многие уважали его и побаивались, но никто не любил. Монк вспомнил полицейских, с которыми столкнулся на лестнице, выходя накануне от Ранкорна. Они были смущены, растеряны, встревожены, но сочувствия в их глазах Монк не увидел.

Одиночество и отчаяние были куда сильнее, чем в тот день, когда он вплотную подошел к разгадке дела об убийстве Грея. Без аппетита Монк съел принесенный миссис Уорли завтрак, точнее, ограничился лишь двумя тостами и кусочком бекона. Он еще сидел, бессмысленно уставившись в тарелку, когда раздался энергичный стук в дверь и в комнату, не дожидаясь разрешения, вошел Ивэн. Он посмотрел на Монка и сел напротив. Лицо его было исполнено тревоги и сочувствия, но он не произнес ни слова.

— Ну, хватит пялиться! — резко сказал Монк. — Я пока еще жив. На свете есть много других занятий, кроме полицейской службы, даже для меня.

Ивэн ничего не ответил.

— Вы арестовали Персиваля? — спросил Монк.

— Нет. Он послал Тарранта.

Монк кисло улыбнулся.

— Наверно, боялся, что вы тоже откажетесь. Дурак!

Ивэн поморщился.

— Извините, — торопливо добавил Монк. — Но ваша отставка никому бы не помогла: ни Персивалю, ни мне.

— Да, наверное, — грустно согласился Ивэн, но глаза по-прежнему смотрели виновато. Монк часто забывал, насколько молод его помощник. Сын сельского священника, Ивэн одевался строго и со вкусом, а за его безупречной вежливостью скрывалась внутренняя уверенность, которой сам Монк никогда в себе не ощущал. Ивэн был более чувствительным и менее резким в суждениях, но в поведении его всегда присутствовала некая изящная легкость; он ведь как-никак происходил из мелкого дворянства, о чем всегда помнил в глубине души. — Что вы теперь собираетесь делать? Знаете, что пишут в утренних газетах?

— Представляю, — сказал Монк. — Всеобщее ликование, надо полагать. Министерство поздравляет полицию, аристократы радуются, что единственная их вина в том, что они приняли на службу плохого лакея, ну да с кем не бывает! — Монк слышал, что голос его исполнен горечи, и ненавидел себя за то, что не может справиться с собственными эмоциями. — Подозрение с семейства Мюидоров снято. Публика снова может спать спокойно.

— Почти угадали, — с легкой гримаской согласился Ивэн. — В «Таймс» длинная передовица об эффективности новой полиции, сумевшей распутать сложнейшее дело и раскрыть преступление, совершенное в доме одного из самых выдающихся людей Лондона. Имя Ранкорна упоминается несколько раз, словно это он вел расследование, а про вас — ни слова. — Он пожал плечами. — Обо мне — тем более.

Впервые за сегодняшнее утро Монк улыбнулся. Наивность Ивэна его умиляла.

— Еще газеты выражают сожаление относительно растущей распущенности рабочего класса, — продолжал Ивэн. — Предсказывают расшатывание устоев общества и забвение христианской морали.

— Естественно, — едко заметил Монк. — Обычное дело. Я подозреваю, что кто-то пишет такие статьи впрок целыми пачками и отдает в печать, как только подвернется подходящий случай. Что еще? Хоть одна газета задается вопросом, действительно ли виновен Персиваль?

— Я не видел ничего похожего. Все требуют, чтобы его повесили, — с несчастным видом сообщил Ивэн. — Кажется, все вокруг испытывают огромное облегчение, все счастливы, что дело наконец распутано и закрыто. Уличные краснобаи уже распевают баллады на эту тему. Я послушал одного на Тоттнем-Корт-роуд. — Речь Ивэна оставалась гладкой, но интонации все равно выдавали его волнение. — Довольно мрачная песнь, вдобавок не имеющая ничего общего с действительным положением дел. Всего за два пенни: соблазнитель в ливрее и невинная вдова, захватившая в спальню кухонный нож с тем, чтобы защитить свою честь. Злобный лакей, распаленный страстью, крадущийся вверх по лестнице среди ночи… — Ивэн взглянул на Монка. — Все жаждут вернуться к пыткам и четвертованию. Кровожадные свиньи!

— Они просто испугались, — устало сказал Монк. — Скверная это штука — страх.

Ивэн нахмурился.

— Вы думаете, страх — причина всему, что произошло на Куин-Энн-стрит? Каждый боится за себя и стремится навлечь подозрение на другого, лишь бы побыстрее выставить из дома полицию и выбросить неприятные мысли из головы?

Монк отодвинул тарелку и с утомленным видом поставил локти на стол.

— Возможно. — Он вздохнул. — Боже, ну и кашу мы заварили! Самое печальное то, что Персиваля могут повесить. Он, конечно, дерзкая и самовлюбленная скотина, но такого он, право, не заслуживает. А еще печально то, что убийца так и будет припеваючи жить в доме. И как бы остальные ни старались забыть об этой истории, по крайней мере один из них наверняка догадывается, кто убил Октавию. — Монк вскинул глаза. — Вы можете себе это представить, Ивэн? Провести остаток жизни бок о бок с убийцей, из-за которого вздернули невинного человека! Встречаться с ним на лестнице, сидеть рядом за обеденным столом, улыбаться в ответ на его шутки!

— Что вы собираетесь предпринять? — Ивэн устремил на него тревожный, внимательный взгляд.

— А что, черт возьми, я могу теперь предпринять? — взорвался Монк. — Персиваль арестован и будет предан суду. У меня нет ни одного свидетельства в его пользу, которое я бы еще не предъявил Ранкорну. В итоге я отстранен от дела и уволен из полиции. Я даже не знаю, на что мне теперь жить. Проклятие! Как я могу помочь Персивалю, если и себе-то помочь не в состоянии?