Дэвид Дикинсон - Спи, милый принц

Отливая алостью крови.

От узкой кровати к озеру тянулись притоки, пятная ковер, а там, где пол оставался голым, просачиваясь между половицами.

Реки крови.

На туалетном столике лежали Библия и дневник Эдди, открытый на дне его смерти. На двери спальни висел полный парадный мундир принца, алый, надевавшийся в последний раз несколько дней назад, на день рождения Эдди. Оба запястья принца были яростно рассечены. Из обоих стекали, впитываясь в матрас, малые, но не иссякающие потоки.

Темно-красная кровь.

Главные артерии ног тоже были взрезаны и тоже питали реку, текущую к озеру у окна. Голова же принца почти отделилась от тела. Убийца рассек шею от уха до уха, оставив голову опасно свисать с подушки. Вот так и испустил дух двадцативосьмилетний Альберт Виктор Христиан Эдуард, герцог Кларенсский и Авондэйлский, второй человек в линии наследования трона Виктории.

Герцог обратился в труп.

Голубая кровь.

Кровь королевская.

Принц Уэльский страдал. На нем и только на нем лежала ответственность за действия, которые придется предпринять в связи с убийством сына. А что может произойти, если об этой смерти и обстоятельствах ее прознает широкая публика?

Только одно слово и приходило принцу на ум, рисуясь там буквами высотою с сам Сандринхем.

Скандал.

Скандал, который разразится, едва лишь газеты начнут обсасывать убийство наследного принца, спавшего в собственном доме, в собственной постели, в окружении прочих членов семьи. Скандал, который затронет и его, принца Уэльского, частную жизнь, скандал, и без того едва не грянувший перед Рождеством и не открывший всем глаза на его роман с Дейзи Брук.

Скандал, связанный с его мертвым сыном.

Волны гнева, порожденного смертью принца Эдди, поднялись в душе принца Уэльского. Первые десять — пятнадцать минут он ощущал себя накрытым этими волнами с головой, утопающим в гневе. Потом прилив отступил, но лишь для того, чтобы раз за разом возвращаться, выбирая для этого время по собственному усмотрению.

Принцу Уэльскому и всегда-то не сиделось на месте. Теперь же он оставил свой кабинет и направился в бильярдную, на другой конец дома, зная, что там его никто не потревожит. Кто-то оставил на столе шары. Простой удар. Принц Уэльский взял кий, согнулся над столом, прижав его край животом. И промахнулся.

Он попробовал соорудить еще один карамболь. Уж, наверное, подумал принц, красный и белый не посмеют ослушаться воли своего господина. Посмели. Он снова промахнулся.

Скандал окружал его семью, как оправа — те весьма не дешевые бриллианты, которые он покупал в больших ювелирных домах великосветского парижского Фобурга. Небесам и его банкирам ведомо было, что за многие годы принц Уэльский отдал продукции этих домов изрядную дань. Драгоценные камни поступали к нему ящиками, обернутые во множество слоев изысканнейшей шелковой китайской бумаги. Снимая один шуршащий слой за другим, принц проникался уверенностью, что вот под ними-то, наконец, отыщется подлинное сокровище, — но только затем, чтобы лишний раз обмануться.

Эдди лежит в ящике, на самом дне. Или, вернее, на дне гроба. Эдуард вспомнил, как несколько месяцев назад, когда возникла угроза очередного скандала, обсуждал с Александрой будущность сына.

— Отошли его! Ради Христа, отошли куда-нибудь! В Европу, в колонии, мне все равно. Куда угодно, лишь бы его не было в стране, по крайней мере, два года!

Аликс тогда слабо взмолилась:

— О нет. Только не в этот раз. Ты уже отсылал его много лет назад и едва не разбил мне сердце. На этот раз Эдди останется здесь.

И он уступил, уступил вопреки здравому смыслу. Эдди остался. И вот полюбуйтесь, к чему это привело. Из всех их скандалов те, что были связаны с принцем Эдди, неизменно оказывались наиболее серьезными.

Принц Эдуард знал о них многое и думал, что знает практически все, но даже ему неведомо было, не существует ли и других слоев, ожидающих, когда их начнут разворачивать в ничего не прощающем свете публичности и негодования нации. Слой за слоем шелковой бумаги скандала.

Бильярдные шары лежали в лужицах света, темно-зеленое сукно ожидало новой партии. Смерть остановила игру.

Принц Уэльский принял решение. Он вызвал сэра Уильяма Сутера и сэра Бартла Шепстоуна в гостиную на задах дома, чтобы посовещаться с ними.

Очередная волна гнева налетела на него, точно неистовый тайфун.

— Личный секретарь, — сказал он. — Казначей и управитель моего Двора. Мне нет нужды растолковывать вам, джентльмены, причины, по которым я считаю, что случившееся надлежит утаить. Не смерть, разумеется, но убийство. Скандал может разразиться нестерпимый. Я считаю, что ни единое слово не должно просочиться отсюда во внешний мир. Однако не знаю, можно ли это устроить.

Личному секретарю Сутеру уже приходилось участвовать в весьма причудливых совещаниях со своим господином, обсуждая на них и темы чрезвычайно причудливые. Сейчас он взирал на принца так, точно разговор шел о заурядном процедурном вопросе — инспекционной поездке в пожарную бригаду Бирмингема, закладке очередного здания в Шордитче.

— Как можно быстрее вызовите сюда Роузбери. И этого его друга сыщика Пауэрсвуда, Пауэрсфилда, как его там.

— Лорд Роузбери и лорд Фрэнсис Пауэрскорт уже в пути, Ваше королевское высочество.

— И когда они появятся, джентльмены… — принц Уэльский встал. Он показался своим собеседникам внезапно постаревшим — волосы растрепаны, глаза горят от неукротимого гнева. — Я считаю, что нам потребуются две вещи.

Шепстоун, верный придворный, столкнувшийся с очередным кризисом, принялся что-то черкать в маленькой синей книжечке.

— Нам необходимо понять, можно ли утаить случившееся, скрыть его. И затем нам необходимо, чтобы — Пауэрскорт? Вы ведь так назвали его, Сутер? — нам необходимо, чтобы он нашел убийцу моего сына.

Вы знаете, Шепстоун, как надлежит поступить, когда убийца будет найден. Мы не можем призвать в помощь себе закон и суд Англии, однако существуют законы более древние. Мне отмщение, говорит Господь. Я воздам. «Даже до третьего и четвертого рода смеющихся надо мной» [18] Исход, 20, 5. . Каждый, кто причастен к этому убийству, должен заплатить за него. Своей кровью. Не кровью моего сына.

Принц Уэльский покинул гостиную. Стоящие в углу ее, рядом с книжным шкафом, старинные часы отбили пять. Со времени обнаружения тела прошло меньше суток.

Сэр Уильям Сутер безучастно взирал на часы.

Сэр Бартл Шепстоун некоторое время смотрел в огонь. Потом записал в книжечку еще кое-что. Он заполнил словами своего господина — такими, какими запомнил их, — три странички. Вообще-то, сэр Бартл предпочитал Бога Нового Завета, Бога любви и прощения, ветхозаветному трубному гласу: Мне отмщение. Но он знал, в чем состоит его долг.