Ирина Глебова - Капкан для призрака

Викентий Павлович знал о планах Сергея Ермошина и Эльзы: они на днях обручатся в местной православной церкви, его и Людмилу тоже пригласили на скромную церемонию. Потом Ермошин месяц-полтора будет интенсивно выступать с показательными полетами по Германии и Франции, рассчитается со своим долгом перед владельцем завода Стиннеса, после этого – свадьба, и молодые супруги Ермошины уедут в Россию.

– А что Эрих? – спросил Викентий Павлович. – Разве он тоже уезжает? Нюрнберг, где он учится, не так далеко, будет наезжать на каникулы.

– Да, – кивнул Людвиг Августович. – Пока будет учиться, будет и приезжать. Но они с Гертрудой уже решили: через три года окончат учебу и уедут насовсем в Южную Африку.

– Так и решили? – воскликнула Люся. – Это, конечно, очень романтично, но так далеко!

– Я, кажется, понимаю, в чем дело, – сказал Викентий Павлович. – Вы мне как-то говорили: и в России Эрих не был до конца русским, и в Германии не стал немцем.

– Верно, – подхватил Людвиг Августович. – Он думает, что там, в далекой Африке, сможет обрести родину.

– Patria est, ubicumque est bene – Родина всюду, где хорошо… – Викентий Павлович покачал головой. – Это не всегда правда. Однако, может быть, Эриху и в самом деле там, в Южной Африке, будет хорошо. Тем более что это родная земля его Труди…

– Он станет фермером? – спросила Люся. – Как сын фон Касселя?

– Нет, – ответила Анастасия Алексеевна. – Они с Труди мечтают о другом. Говорят, что в Африке безжалостно уничтожают диких животных – слонов, носорогов, жирафов и даже львов! Они хотят организовать заповедник или национальный парк – такие как будто бы есть в Американских Штатах. И там этих животных охранять. Они ведь оба очень любят животных, да и обучаются естественным наукам.

– Что ж, трудное и благородное дело они себе избрали. Дай бог!.. Да вот и сами они!

Викентий Павлович кивнул на аллею, по которой к ним шли Эрих и Труди, держась, как всегда, за руки. Катюша уже успела схватить Эриха за другую руку и тоже вприпрыжку шагала рядом.

– Ну что, мои героические разведчики, – спросил весело Петрусенко. – Как настроение после того, как дух графини Альтеринг, вселившийся в «беременную англичанку», оказался за решеткой?

– А ведь верно! – воскликнула Люся, вспомнив неподвижное лицо-маску высокомерной дамы в коляске. – Этот негодяй загримированный и в самом деле напоминал привидение! Недаром, дорогой, ты изображал именно Рюбецаля: ведь, по преданию, только он и мог справиться с духом Кровавой Эльзы из замка!

– Но сначала замок покорился вот этой девочке! – Викентий Павлович улыбнулся Труди. – Так что, не сомневаюсь, африканские звери ей тоже покорятся.

– Вижу, родители вам уже рассказали о наших планах, – кивнул Эрих. – А мы пришли сказать еще об одном. Хотим обручиться вместе с Сергеем и Лизой.

Проговорив это, он посмотрел на Гертруду и крепче сжал ее пальцы. Потом перевел взгляд на молчащих и несколько ошеломленных родителей.

– Папа, мама! Чему вы удивляетесь? Разве вы не догадывались об этом?

Анастасия Алексеевна вскочила, обняла сына, поцеловала в щеку Труди.

– Нет-нет, милые мои! Мы рады за вас, правда, Людвиг? Только вы еще так молоды…

Эрих слегка отстранился, перевел взгляд с матери на отца:

– Это только так кажется на первый взгляд… Знаете, дорогие родители, я уже достаточно взрослый, чтобы знать всю правду о моей матери, о которой вы иногда скромно упоминали как о «тете Эльзе».

– Как, ты знаешь? – Людвиг Августович медленно поднялся из кресла, у него вдруг заслезились глаза, и он снял очки. – Но откуда?

Он растерянно оглянулся на жену, Анастасия Алексеевна вдруг густо покраснела.

– Господи, Людвиг, это, наверное, я виновата. Я когда-то рассказала Эльзе… Мы только переехали сюда, в Германию, было еще непривычно, тоскливо! А девочка однажды стала меня расспрашивать о тете: она, оказывается, ее хорошо помнила. У нее в памяти осталось даже то, что Эрих – сын Эльзы… И я подтвердила, все рассказала ей.

– А Лиза рассказала мне. – Эрих пожал плечами. – И правильно сделала.

– Так ты, сынок… ты все знаешь? Все?

– Ты имеешь в виду убийство, тюрьму, самоубийство? Да, папа. И, если хочешь знать, очень жалею свою маму, и люблю ее, и горжусь.

Людвиг Августович все еще не мог прийти в себя. Он беспомощно оглядывался вокруг, потом снова обернулся к Эриху:

– Господи! И как давно тебе это известно?

– Года два, пожалуй. – Парень улыбнулся. – Да успокойся ты, папа! Что же тут страшного?

Петрусенко смотрел и слушал, чувствуя, как грудь заполняет и уже рвется наружу веселая, освобожденная радость. Его взгляд остановился на все еще изумленном лице господина Лютца, и он не выдержал, засмеялся и воскликнул, вскинув вверх руки:

– O sancta simplisitas! О святая простота!