Эдвард Марстон - Голова королевы

Лоуренс прижался к Марджери и потерся бородой о ее волосы. Их взгляды встретились в зеркале.

— Хорошо ли, мадам?

— Хорошо, сударь…

— Это безделица, — сказал он небрежно. — Если б я был богат, кулон был бы обрамлен жемчугом и бриллиантами. — Лоуренс сжал супругу в объятиях. — Ты довольна?

— Я буду беречь это украшение, как бесценное сокровище.

Третий поцелуй вышел еще дольше и горячее. Пока они целовались, у Лоуренса было время придумать предлог, чтобы забрать кулон у жены, поскольку ему надлежало украшать шею Глорианы, королевы Альбиона, в грядущей пьесе.

— Застегни, Лоуренс, я в нем и останусь.

— Увы, боюсь, не выйдет. Застежка сломана. Нужно починить. Ничего страшного. — Он снял цепочку и убрал украшение обратно в коробочку. — Я прямо сейчас зайду в ювелирную лавку и попрошу мастера все исправить.

— Ах, не хочу расставаться с твоим подарком.

— Ну, это ненадолго.

В душу Марджери закралось легкое облачко подозрений.

— Лоуренс…

— Да, любовь моя?

— Ты точно купил этот кулон для меня?

Актер настолько правдоподобно изобразил удивление, что Марджери тут же забрала свои слова обратно и рассыпалась в извинениях. В таком эксцентричном браке, как у четы Фаэторнов, примирения были самыми сладостными минутами семейной жизни. Лишь через час Лоуренс смог одеться и уйти. Подарок выполнил свою задачу.

Марджери помахала мужу в окно и взялась за домашние дела с утроенной силой. После бури наступило блаженное затишье. Миссис Фаэторн в очередной раз пережила период потрясений, чтобы воссоединиться с обновленным, преданным мужем.

Тем временем муж-повеса направился прямиком к Эдмунду Худу, чтобы проверить, готов ли подарок для другой леди. Он внимательно прочел четырнадцать строк.

— Мне показалось, что сонет подходит лучше всего, — объяснил Худ.

— Ты превзошел самого себя, Эдмунд. Это стихотворение растопит ее сердце.

Сонет был написан в честь леди Розамунды Варли, и в нем искусно обыгрывались слова «леди» и «роза». Теперь послание необходимо было доставить.

— Мне немедленно нужен Николас Брейсвелл.

Театр «Куртина» располагался к югу от Холиуэлл-лейн, неподалеку от Шордича, на территории, некогда бывшей частью Холиуэллского монастыря. Пуритане, клеймившие театры как гнездо разврата, считали сооружение «Куртины» на священной земле богохульством. А философски настроенному Николасу Брейсвеллу это представлялось забавным сплавом священного и мирского, что собственно и составляет суть театра.

Сегодня, в редкий выходной, Николас отправился в «Куртину» посмотреть спектакль труппы графа Банбери. Он не столько интересовался творчеством конкурентов, сколько хотел увидеть их новую пьесу «Семь футов под килем» — очередной панегирик английскому флоту, тонко замаскированный с помощью временного и географического сдвига — действие происходило в Венеции прошлого столетия. Николасу не терпелось увидеть, как труппа Банбери изобразит морское сражение. Он надеялся позаимствовать какие-нибудь полезные идеи, которые смогут пригодиться для «Победоносной Глорианы».

Отличная погода обеспечила аншлаг, зрители набились битком на ложи и в стоячий партер. Театр представлял собой высокое деревянное строение в виде римского амфитеатра, немного напоминающее арену для боя быков. Над центральной частью крыши не было, а по периметру здания с внутренней стороны стены шли трехъярусные крытые галереи.

Просцениум, на котором происходила основная часть действия, помостом выдавался вперед над зрительным залом — высокая прямоугольная коробка с большим люком. Частично сценическую площадку закрывал от солнца и непогоды навес, крепившийся на толстых колоннах. За сценой находилась стена, с каждой стороны которой имелись двери, откуда актеры входили и выходили: за стеной располагалась артистическая уборная. Над сценой нависал небольшой балкон. Его задрапировали, чтобы задействовать в спектакле, собираясь, как верно догадался Николас, использовать для изображения палубы боевого корабля. Позади сцены помещались так называемые «хижины» — мансардные помещения с остроконечными двускатными крышами, где сидели музыканты. Сцену венчала небольшая башенка, с которой трубач подавал сигнал к началу спектакля, а на время представления оттуда свешивали флаг.

После самодельных подмостков в «Голове королевы» было приятно снова оказаться в настоящем театре. Николас заплатил два пенса за то, чтобы сесть на скамье в галерее второго яруса, и приготовился насладиться представлением. Шумные вездесущие торговцы продавали еду и напитки. Зрители в партере изнывали от нетерпения. Театр бурлил радостным предвкушением.

Николас отметил, что в зале присутствовал и граф Банбери собственной персоной. В окружении свиты из дам и кавалеров он восседал в одной из ближайших к сцене лож. Граф — старый корыстный развратник с красным лицом и козлиной бородкой, прекрасно выражавшей его низменную сущность, — был затянут в корсет, поверх которого красовались невообразимо яркие дуплет и шоссы. Высокую шляпу украшали перья, крепившиеся к ней брошью с драгоценными камнями. Рука в перчатке сжимала трость с серебряным набалдашником, которой граф либо указывал, либо тыкал, в зависимости от настроения.

Пьеса «Семь футов под килем» не была бессмертным шедевром: множество хороших идей, наскоро собранных воедино. Кроме того, постоянно возникало впечатление, что на спектакль потрачено бессмысленно много денег. Труппа Банбери играла живо, но уже в первом акте в партере возникла потасовка: внимание зрителей удерживали лишь дуэли и танцы.

Джайлс Рандольф верховодил на сцене. Это был высокий худощавый мужчина, красивый какой-то капризной красотой, очень представительный. Однако в его голосе слышалась излишняя самоуверенность. Рандольф щеголял прекрасным костюмом, ничуть не хуже, а то и лучше наряда своего хозяина, сидящего в ложе, но в роли английского морехода, бороздящего океаны под венецианским флагом, был неубедителен. В его лице проглядывалось что-то неуловимо зловещее. Оттого ли, что он походил на итальянца, или из-за его крадущейся походки, но героев он играть не мог, зато ему хорошо удавались роли нечистых на руку кардиналов и двуличных политиков. В последней пьесе, где Джайлс Рандольф играл мстителя, без конца поглаживающего бороду, он был просто великолепен. Увы, сегодня вышло иначе.

Однако женщины в зрительном зале млели от игры Рандольфа. Дам в свите лорда Банбери пленила его сдержанная мужественная красота, и красавицы готовы были упасть без чувств, когда актер обращал к ним свои монологи. Николаса Брейсвелла игра не впечатлила: Рандольф, в отличие от Лоуренса, не обладал способностью изображать бушующую страсть, а ситуация требовала именно этого.