Элизабет Редферн - Музыка сфер

Жестом балаганщика приезжий достал из кармана тонкую восковую свечку и положил ее у основания рамы под прямым углом к ней, затем отодвинул задвижку сбоку. Лезвие, утяжеленное свинцом, упало с треском, свечка была очень чисто разрублена пополам, а Присс и остальные закричали и захлопали в ладоши в смешении восторга и ужаса. Приезжий повторил ту же штуку с куском сыра, оставшимся на чьей-то тарелке. И ухмыльнулся до ушей.

— Изготовлена военнопленным с понтона на Темзе, — объявил он с гордостью. — Модель гильотины, леди и джентльмены. Ее этот пленный своими глазами видел, потому как в Париже родился и вырос. Он мне сказал, что видел, как французский король лишился головы под этим страхолюдным инструментом. Смерть, сказал он мне, очень быстрая, леди и джентльмены, но крови, ох крови… — И тут ему пришлось умолкнуть — подошел Джош Уиткомб и вышвырнул его вон вместе с гильотиной.

Присс знала от Джоша, что есть два сорта французов, один хуже другого. Одни — республиканские дьяволы, убийцы своего короля и главари жуткой парижской черни, которая теперь армиями оборванцев бесчинствовала по всей Европе, круша своих врагов, как говорили, голыми руками и зубами, если никакого оружия под рукой не оказывалось. А другой сорт — роялисты, прежде знатные и богатые, а теперь вынужденные, поджав хвосты, удирать в Англию без ничего, кроме одежды, в какой были. Вот уж беда-то, подумала Присс, но Джош Уиткомб к ним явно никакой жалости не испытывал. Он сказал, что всем французам, сбежавшим в Лондон, следовало бы вернуться к себе на родину и сражаться с чудовищами в красных колпаках, которые убили их короля и королеву, а не ждать, чтоб их грязную работу за них другие сделали.

Присс, конечно, знала, что французы собираются в других заведениях, чьи владельцы рады брать любые деньги: в пивных на Пиккадилли, вроде «Белого медведя», или в кабаках в Мурдфилдсе, где устраивала парады армия французских émigrés [1] эмигранты (фр.). . Хотя теперь вот один-единственный француз нашел дорогу сюда. Она снова прошла к его столику.

Сначала он на нее не смотрел. Она начала подливать вино в его стакан, еще наполовину полный. Ну, хотя бы Джош его не заметил, не то он уже вылетел бы на улицу. Она уперлась рукой в бедро, зная, что мигающий огонек свечи поблизости соблазнительно подсвечивает ее полуобнаженную грудь.

— Ну-ну! Совсем одни нынче вечером, сэр? — сказала она. Ее голос все еще хранил мягкий деревенский выговор. — Чего-нибудь еще пожелаете? А зовут меня, — добавила она, — Присс.

Ей показалось, что он ее не слышит, но внезапно он поднял голову, и его неспокойные глаза уставились на ее рыжие волосы, будто он никогда еще ничего подобного не видел. По спине у нее пробежала дрожь. Иисусе сладчайший, до чего чудной, и, верно, лицо темного ангела.

Он резко отодвинул стакан в сторону, выплеснув за край несколько капель. Она увидела, что рука у него дрожит. И тут он сказал:

— Да, я желаю чего-нибудь еще. Ты знаешь, куда мы можем пойти?

Он встал, царапнув пол ножками стула. Присс в колебании быстро оглянулась, проверяя, не следит ли Джош за ней, но он ушел в заднюю комнату устроить партию в фараон. И она обернулась назад к французу.

— Нам лучше выйти наружу, — сказала она торопливо. — Пять шиллингов. Вот моя цена. Деньги у тебя есть?

Его глаза впивались ей в лицо, он выглядел возбужденным.

— Разумеется.

Что-то в его взгляде ее испугало, заставило вновь заколебаться. Но тут она увидела такую знакомую фигуру Джоша в двери карточной комнаты; он стоял спиной к ней, но еще чуть-чуть, и он обернется, увидит ее, и будет поздно ускользнуть наружу, поздно заработать пять шиллингов.

— Иди за мной, — быстро сказала она французу. — Если идем, так поторопись.

Присс вышла первой из дымного зальца «Голубого колокольчика» туда, где дворы и лабиринты трущоб навалились на них тенями темной сепии, заслоняя небо. Со стороны реки темный воздух ночи веял легким смрадом. Мусор, сваленный в сырых углах, курился сладковатым запахом гниения; в темноте шуршали крысы. Среди теней двигались силуэты: шлюхи, карманники, подстерегая неосторожных. По соседней Бредфорд-стрит прогромыхала карета, ее чугунные колеса стучали по булыжнику: где-то вблизи раздался резкий приглушенный смех.

Она провела его в узкий, хорошо ей знакомый проулок возле конюшни, где высокие стены с обеих сторон обеспечивали им подобие уединенности, а фонарь, еще горящий над покачивающейся вывеской конюшни, давал достаточно света, чтобы что-то видеть. Присс не терпела возни в полной темноте: ее искали люди, прячась от собственной уродливости, если они были старыми или в рубцах язв.

Она остановилась под стеной и выжидающе посмотрела на него. Он поглядел по сторонам, потом провел рукой по черным волосам.

— Боже мой, — сказал он, — это же сущий ад.

Присс испугалась, что вот-вот потеряет его, и сказала поспешно:

— В это время ночи в «Голубом колокольчике» полно народа. Я подумала, что вы хотите выйти наружу. Конечно, вы к такому не очень привыкли, но тут тихо, и никто ничего не скажет. Никто нас не увидит.

— Никто? — Он внезапно схватил ее за плечи, и она увидела, что лицо у него почти побелело от изнеможения. — Даже звезды?

Присс засмеялась.

— Господи, мистер. В Лондоне звезд и не видно никогда. Из-за туч и дымища из всех этих труб.

Он все еще пристально смотрел на нее, но почему-то ей почудилось, что он ее не видит.

— Иногда она следит за мной, — прошептал он. — Селена, Селена. Она ревнива и не хочет никого, кроме меня.

Присс отшатнулась. Селена?! Господи Боже, он бредит. Если бы не обещанные пять шиллингов, она бросила бы его стоять тут, бормоча себе под нос. Опий, не иначе. Кожа на его выпирающих скулах была туго натянута, а зрачки — меньше булавочной головки. У нее одно время была подруга, которая слишком пристрастилась к опийной настойке. Она продавалась всякому, кто ее брал, и подхватила французскую болезнь; потом воровала на улицах, и ее повесили в Ньюгейте.

Присс сказала резко:

— Никакой Селены тут нет. Коли вы передумали, так вернемся в кабак. Все ведь чин чинарем, верно?

Он поднял дрожащие руки, чтобы прикоснуться к длинной пряди ее рыжих волос, выбившейся из шпилек. И сказал словно с усилием:

— На минуту ты мне напомнила ее. Прости.

Присс презрительно следила за ним.

— Вы дадите мне пять шиллингов, как мы уговорились?

— Да.

Присс пожала плечами и начала расстегивать корсаж, торопясь заработать свои деньги и вернуться в зальце. Ночной воздух холодил ей кожу, вызывал дрожь. Бог свидетель, он либо сумасшедший, либо на пути в Бедлам; ну, так он же иностранец, а Джош говорил, что все иностранцы бормочут невесть что.