Хавьер Аррибас - Круги Данте

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как Данте Алигьери был изгнан с родной земли. Шли последние дни сентября 1316 года, когда флорентийский поэт был застигнут врасплох и схвачен в своем убежище в Вероне. Стояла холодная ночь, иногда накрапывал дождь ― так бывало сутками уже очень долгое время почти по всей Европе. Прошедшее лето, которое с грустью можно было назвать испорченным, отличалось непрерывными и обильными дождями. Весь западный мир превратился в залитую водой землю, на которой едва можно было пахать, сеять и собирать урожай. Лютый голод поразил всю Европу от севера до Средиземноморья, и каждый десятый фламандец умер от голода. В крупных городах, например в Париже, люди умирали прямо на улицах и площадях. Некоторые астрологи утверждали, что комета, которую видели в небе в 1314 году, предвещала это ужасающее бедствие, которое, несомненно, было проклятием для порочных стран Западной Европы.

В тот день Данте вышел прогуляться по улицам Вероны. Так он обычно старался прогнать гнетущие мысли об изгнании и о жутких снах, которые в последнее время настигали его в любом убежище, где пыталось отдыхать его тело, даже в кровати. Покинув свое пристанище во дворце хозяина Вероны ― он жил там уже много лет, чувствуя, как горек чужой хлеб, ― Данте всегда выходил пройтись по улицам старого, еще построенного во времена древних римлян города, чтобы посмотреть на далекий силуэт развалин античного театра. Звон колоколов объявил о конце дня, когда поэт в задумчивости остановился около Каменного моста, глядя на скудно освещенные луной темные воды Адидже. Он часто стоял здесь, вспоминая другие времена: пред глазами вставал Арно, [1] Арно ― река в провинции Тоскана, протекает в родном городе Данте ― Флоренции. блистающий в лунном свете. Воспоминания, острые, словно бритва, подтачивали его душу, а теперь они доставляли особенно сильную боль: ведь он почти окончательно решил никогда не возвращаться на родину, где его ждал смертный приговор. Поэт тогда отрекся от своих политических стремлений и жил в страхе потерять последние надежды, возлагаемые на императора Генриха VII (пока три года назад эти надежды не умерли вместе с Генрихом)… Он был погружен в свои мысли, а потому не заметил готовящегося нападения. Поэт едва смог различить три или четыре человеческих фигуры, закутанных в плащи: небо потемнело над его головой, затянувшись мантией из черных облаков. Данте лишь отметил, как скоро это произошло, так что теперь стало почти ничего не видно и пытаться что-либо разобрать было пустой тратой времени.

В первый момент он подумал, что убийцы, наконец, пришли за ним. С душевной болью, которая его постоянно мучила, он оценил расстояние, разделявшее его и нападавших, и понял тщетность любой попытки спасения. Столько лет бесплодной борьбы и увядших надежд, так далеко от тех мест, где он родился! Столько потребовалось пережить, чтобы здесь, на пустынной улице чужого города, быть убитым несколькими злодеями, которые ничего не знают о мучительной боли, пронзающей его изнутри. Ему пятьдесят один год, и он устал бегать, бороться с кошмарами по ночам. Он чувствовал себя глубоко несчастным, из-за того что заставил своих детей жить в мучительном изгнании и переносить все тяготы его бесчестья. Он знал, что должен был оставить жену во Флоренции, которая теперь для него превратилась в запретную землю. Он уже смирился с собственной ничтожностью и приготовился отдать душу Создателю. Покрыв голову капюшоном, который он снял прежде, чтобы легче дышалось, поэт начал бормотать молитву.

Однако при слабом свете луны Данте вдруг понял глупость своих размышлений. Он может продолжать сокрушаться о своей горькой участи, а может побороться за жизнь. Флорентиец сделал несколько шагов навстречу этим подозрительным типам, которые повели себя совсем не так, как он предполагал. Они набросились и схватили его. Но если он встретил обыкновенных грабителей, то какой интерес они могут испытывать к нему? Они, скорее всего, напали бы, а потом бросили бы его умирать в каком-нибудь укромном месте. Но это годится только в отношении незнакомца или путешественника, случайно заброшенного в эти места. Его же, как известно, защищает могущественный сеньор Вероны Кангранде делла Скала.

Данте набрал побольше воздуха в легкие. После этих размышлений он почувствовал в себе новые силы. Он вслушивался в темноту, напрягая все свои чувства; он слушал ― и в нем рождалось желание выть. Однако те, что напали на него, хранили молчание. Они крепко схватили его за руки и так быстро сбили с ног, что ему удалось даже увидеть свои ноги в воздухе.

Но это был еще не конец для Данте. Преступников поджидала двухколесная повозка. Данте закинули внутрь, разбойники залезли вслед за ним. Единственным словом, которое прозвучало, был приказ вознице; слово наполнило светом мрак, в который погружался поэт. Он пытался понять, что, в конце концов, с ним произошло.

Одно-единственное слово, поспешное «Вперед!», ничего не прояснило. Но было кое-что, отличающее голос, произнесший это слово. Неприятный, развязный тосканский акцент флорентийца.

После всего произошедшего он решил поразмышлять об этом. Данте хотел сам для себя расставить все по местам, разложить по полочкам детали этого похищения. Повозка, в которой его везли, ― а он сидел между двумя похитителями, причем на голову ему надели мешок ― двигалась по каким-то улочкам Вероны. Повозку тащили два вола, и к Данте приближалась пока дальняя, но все более очевидная участь ― Флоренция. Правители его неблагодарной родины ― те, которых Данте открыто записал в ряд «самых невежественных тосканцев, бесчувственных от природы и от разврата», ― должны были рискнуть протянуть свои щупальца к самому сердцу могущества семьи делла Скала, чтобы похитить его ― одного из самых охраняемых людей. И все эти труды только для того, чтобы потом отрубить ему голову на одной из флорентийских площадей, на хорошо видимом гражданам города эшафоте, чтобы наполнить до краев его глаза оскорблением чести. Так же несколько лет назад были оскорблены его уши, когда глашатаи выкрикивали на всех улицах города несправедливые и лживые обвинения в мошенничестве. Данте обвинили в том, что, будучи приором, членом высшего органа исполнительной власти флорентийской республики, он растратил общественные средства.