Элизабет Редферн - Золото Ариеля

У него был такой вид, словно он скакал во весь опор. От его одежды несло лошадиным потом и кострами. Он снял шляпу и черный плащ и, сев на стул, провел рукой по лбу.

Спесер спросил:

— Итак?

— Все на месте. Все готово.

— И никто ничего не заподозрил?

— Джонсон подкупил местных судей.

— Вы уверены? Достаточно всего лишь одного человека, всего лишь одного…

— Совершенно уверен.

Ловетт отрывисто засмеялся.

— Откуда было кому-то узнать? Как, во имя всех святых, мог бы кто-то что-то предположить? Каперы проследят, чтобы в доме на Крэб-стрит было все необходимое на второй день Рождества. Воистину мы расшевелим логово Скорпиона…

— Воистину. Знают ли Джонсон и его люди что-то еще?

Ловетт покачал головой.

— Мы решили оставить их в неведении. На всякий случай.

Они понимающе переглянулись. Потом Ловетт налил обоим вина, и они переменили тему разговора, начав обсуждать приготовления, сделанные в Сент-Джеймском дворце к Рождеству: службы, которые пройдут в церкви, присутствие после этого принца Генриха при дворе своего отца-короля и турнир, который состоится днем позже в Уайтхолле.

Внезапно Ловетт подошел к окну, не закрытому ставнями и выходившему прямо в сад, и увидел совсем рядом с домом садовника Хэмфриза, поливающего что-то из ведра. Он поманил Спенсера, тот тоже выглянул из окна. Спенсер распахнул дверь, ведущую в сад, и подошел к Хэмфризу.

— Господи, что ты здесь делаешь в такое время? Ты что, подслушиваешь? Я велю тебя уволить, позволит принц это сделать или нет.

Ловетт стал позади него. Хэмфриз поставил ведро и отряхнулся. Взгляд его светлых глаз был кроткий, почти оскорбленный.

— Я поливал айву, — сказал он.

— Поливал? Айву? Нашел чем заниматься в рождественское утро. В разгар зимы, на земле снег. Или ты совсем спятил?

— Я должен напитать деревья водой, которая омыта лучами Юпитера, — мягко пояснил Хэмфриз.

Он указал на яркую серебряную звезду высоко на востоке ночного небосклона.

— Это вода из озера. Понимаете, она содержит в себе лучи этой планеты, но только в течение двенадцати часов, так что ею нужно немедленно напитать айву — в тот час, когда Юпитер достигает зенита, иначе все ее благоприятные свойства исчезнут.

Спенсер занес кулак, как будто хотел нанести удар. Ловетт удержал его.

— Я делаю это для принца Генриха, — продолжал Хэмфриз. — Плоды айвового дерева, надлежащим образом питаемого, это сильное противоядие. А айвовые деревья, привитые в полнолуние и питаемые водой, которую благословил Юпитер в середине зимы, оказывают особенно сильное воздействие.

— Ба! — сказал с отвращением Спенсер и вернулся в дом.

Ловетт пошел за ним, и, войдя в комнату, запер на засов все ставни и дверь.

А Стивен Хэмфриз занимался своим делом спокойно, с блаженной улыбкой на лице, он поливал деревья, и шрам на его шее под лунным светом казался багровым.

Глубоко в лабиринте кривых закоулков Альсатии стояла таверна — лачуга из камней, взятых из старого здания капитула кармелитов. Над ее дверью на ночном ветру скрипела грубо намалеванная вывеска, и фонарь освещал надпись «Трактир “Иерусалим”». Внутри всю ночь продолжалась попойка, и в самом центре густого табачного дыма сидел Герцог Альсатии и весь его совет. Было четыре часа, рождественское утро.

Герцог был грабителем, убивавшим всех, кто встанет у него на дороге. Совет состоял из банкротов, игроков и таких же, как он, убийц, бесчестных стряпчих, пары священников-расстриг и нескольких старых солдат из Нидерландов, которые нашли здесь множество возможностей либо драться с силами закона и порядка — силами, которые очень редко пытались вторгнуться на эту изолированную территорию с ее вольностями, либо драться друг с другом, — а это казалось делом неизбежным, судя по виду, с которым они дотягивали рейнское из своих пинтовых кружек и переругивались за игрой в кости и карты. Шлюхи в ярких отрепьях сидели и смотрели из темноты, иногда удаляясь на время с тем или иным мужчиной.

Перед такой вот компанией и предстал Нед Варринер — потрепанный, избитый и усталый, — а также дрожащий, не отстающий от него Робин. По сравнению с Герцогом и его разгульной шайкой беспутные друзья Мэтью казались детьми, играющими в разбойников. Лазарь стоял среди них, позади кресла Герцога. Он подмигнул Неду, но Неду показалось, что улыбается он как-то нерешительно.

— Мастер Нед Варринер, — объявил один из стражей и кто-то вытолкнул Неда вперед. — Приведен сюда, на территорию старинных вольностей белого братства по вашему приказанию, ваша милость.

Нед оцепенел. Они уже говорили это — его привели сюда с какой-то целью. С какой? Из-за злобы, которую Герцог питал к Мэтью? Если так, туго ему здесь придется.

Конвойный пнул его.

— Наклони голову, черт тебя подери!

Нед склонил голову перед Герцогом, человеком, который выглядел, пожалуй, отвратительнее, чем все остальные в этом освещенном свечами кругу: мясистое лицо в шрамах и тучное тело, облаченное в какое-то солдатское платье времен Елизаветы.

Герцог сердито посмотрел на него осоловелыми от выпитого глазами.

— На колени, — сказал он. — На пол. Малый тоже.

Нед встал на колени. Робин последовал его примеру. Нед произнес:

— Милорд, я понял, что это место известно как территория вольностей белого братства. Как обитель свободы.

— Так и есть. Для всех, кроме папистов и проклятых шотландцев.

Нед увидел, что Лазарь снова ухмыльнулся и поглубже натянул шляпу.

— Я ни то ни другое, — сказал Нед, — как и мой товарищ. Если вы не хотите освободить нас, скажите хотя бы, зачем нас сюда привели.

Герцог помрачнел и подался вперед.

— Ты — брат Мэтью Варринера, верно? Он надул меня, этот Варринер. На десять золотых.

Десять золотых. «Ах, Мэтью, — подумал Нед, — как же ты был беспечен: сделать такого человека своим врагом из-за такой пустяковой суммы». Нед снова попробовал заговорить. Один из прихвостней Герцога ткнул его в ребра, и он согнулся пополам, с трудом переводя дух.

— Но не из-за этого, — медленно продолжал Герцог, — ты здесь.

Он оттолкнул кружку с элем и оперся локтями о стол, не обращая внимания на разлитое вино и табачный пепел.

— Что нам нужно, так это золото.

Нед все еще пытался набрать воздуху в легкие и сказал:

— У меня нет золота.

Герцог поскреб подбородок.

— Мне рассказали, — сказал он, — что это не так.

Он обратился к какой-то неясной фигуре, стоявшей в тени позади него: