Фредерик Неваль - Тень Александра

Я открыл файл — документ на двух страницах обычного формата, содержащих текст на древнегреческом. Копия античного документа?

Я начал читать и не смог удержаться от крепкого словца. Ничего античного там не оказалось. Это было подробное жизнеописание некой личности, которую трудно было бы назвать иначе, как продажной. И еще там фигурировала довольно четкая фотография нашей очаровательной ассистентки…

«Виржиния Сантос Мескирис, родилась в Пуэбло (Мексика) 14 октября 1969 года… Приговорена к 15 годам лишения свободы в Соединенных Штатах за участие в торговле оружием… Приговорена к 37 годам каторжных работ в Гватемале за участие в заговоре… Подозревается в убийстве, совершенном в Аргентине… Обвиняется в торговле фальшивыми документами в Канаде… бежала из исправительной тюрьмы Канкуна… Разыскивается по обвинению в предательстве на Кубе…» Список был длинный.

— Место свободно! — объявил Ганс, выходя из ванной.

Я вскочил и быстро выключил компьютер.

— Да, я… я иду…

— Что-то не так?

Я натянуто улыбнулся:

— Нет-нет, все в порядке. Просто я немного… выдохся, как ты говоришь.

Он бросился на свою кровать, отшвырнув полотенце в угол комнаты.

— Почему ты попросил номер на двоих?

Я собрался ответить ему сухо, не слишком расположенный выслушивать его жалобы после того, что только что прочитал. А он не унимался:

— Знаешь, я еще могу защитить себя от какой-нибудь девчонки.

— Не сомневаюсь в этом, Ганс, — вздохнул я, стаскивая с себя одежду.

«Но меня бы удивило, если б ты справился с этой», — подумал я, залезая под душ.

Я решил ответить таинственному незнакомцу, как только Ганс, засыпая, повернется ко мне спиной, но готов был держать пари, что за этим посланием последуют новые. В какое змеиное гнездо я сунулся? Я разрывался между желанием бежать куда глаза глядят прямо сейчас, ночью, с Гансом под мышкой и желанием ворваться в комнату «Маэ», приставить ей к горлу нож и потребовать от нее объяснений. Но ни то ни другое не казалось мне разумным. Нет, я не позволю себя запугать.

«Морган, все кончится тем, что тебя зароют где-нибудь в овраге или в подземелье», — постоянно твердил мне Этти, когда я кидался в какое-нибудь рискованное дело, чтобы первым захватить наиболее перспективное место на раскопе. По иронии судьбы именно он, такой методичный и благоразумный, позволил застать себя врасплох. Зачем я уговорил его тогда согласиться на погружение? Он же не хотел. Он говорил, что плотина недостаточно прочна. А я назвал его трусом, помахал перед его носом заключениями топографов. Посмеялся над ним…

«О, Этти… что мне делать? Если бы только я не отвечал еще за этого мальчишку… В конце концов, он же сам решил поехать со мной. Вбил себе в голову, что будет помогать мне».

«Но ведь ты скрываешь от него информацию, чтобы не испугать его, Морган», — звучал у меня в голове голос Этти.

Я до отказа открыл кран в надежде, что холодная вода прояснит мои мысли, хотя знал: это не поможет. Опасность всегда действовала на меня как некий катализатор. Так всегда бывало и с моим отцом. Я никогда от них не избавлюсь. Гибель Этти не изменила меня вопреки всему тому, что я передумал за этот год. Я ничему не научился, не извлек урока. Что бы ни произошло, я был вновь готов лезть на рожон, получать и возвращать удары. Все как всегда.

Я с трудом мог усидеть на деревянной скамье с резной, в виде саламандр, спинкой и то скрещивал, то вытягивал ноги. Каучуковые подошвы моих походных ботинок поскрипывали на недавно натертом паркете, а от сильного запаха воска у меня разболелась голова. Я взглянул на часы. Десять минут двенадцатого. Падре Иларио опаздывал.

Я с трудом придумал, как мне избавиться от Маэ. Пришлось долго убеждать ее, что необходимо сделать серию снимков мавзолея Августа, и она, недовольно ворча, ушла с моим фотоаппаратом.

Я объяснил ей, что император Август, вдохновившись мавзолеем Александра, хотел воздвигнуть такой же и для себя, что было правдой, и фотографии нам пригодятся, что на самом деле было полнейшей выдумкой. Если бы нам понадобился вид мавзолея Августа, я смог бы нарисовать его с закрытыми глазами.

Ганс ожидал меня на площади Святого Петра, около обелиска Калигулы. Я побоялся, как бы язык и манеры моего стажера не шокировали палре Иларио. Нельзя было вызывать раздражение у этого человека, ведь он мог оказаться нам весьма полезен.

Пятнадцать минут двенадцатого. Я вгляделся в конец коридора, который тянулся в обе стороны от двери кабинета священника, но никого не увидел.

Телефон завибрировал, объявляя о появлении нового сообщения, и сердце мое екнуло. «У вас есть меч, Морган, без колебаний воспользуйтесь им… Гелиос».

Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица.

— Синьор Лафет?

Я так вздрогнул, что молодой церковный служка, который склонился ко мне, отступил на шаг.

— Синьор Лафет, падре Иларио сейчас вас примет.

Среднего роста, худой, он всем своим видом вызывал сострадание. И первое впечатление усиливалось его почти лысым черепом и выпученными глазами.

— Спасибо, — выдавил я из себя, отключая свой телефон.

Он быстро, мелкими шажками провел меня к двустворчатой обитой двери и тихо закрыл ее за мной. Огромный кабинет был убран в красных и золотых тонах. Картины, в большинстве своем на библейские сюжеты, число которых я даже не попытался сосчитать, покрывали стены. Мебель эпохи Ренессанса терялась под изящными безделушками и иконами. Из-за отменного вкуса их владельца и продуманного расположения каждого предмета, однако, все это не выглядело кричаще.

Падре Иларио, невысокий улыбающийся человек с пышной шапкой волос, бодрым, довольно высоким голосом попросив меня представиться, с жаром пожал мою руку и опустился в вольтеровское кресло, стоящее за письменным столом с резными ножками.

— Добро пожаловать в наш священный город, сын мой, — сказал он на превосходном французском, чуть оживленном очаровательным итальянским акцентом. — Садитесь, садитесь, прошу вас.

Я расположился в кресле, обитом темно-красным бархатом, уже слегка потертым и потемневшим на подлокотниках. Как и все остальное, оно, возможно, тоже было старинным.

— Благодарю вас, что вы так быстро приняли меня.

— Это естественно. Хотите что-нибудь выпить? Кофе или что-то освежающее? А может, что-нибудь покрепче?

Я вежливо отказался, и он с молитвенным видом сложил пальцы у подбородка.

— Бедный Бертран, какое несчастье! Он был очень славным человеком. Господь примет бедняжку по его заслугам, можно не сомневаться. Вы мне сказали, что он упал с балкона у себя дома?

Я молча кивнул.

— Какое несчастье! — повторил он. — Мне помнится, семьи у него не было? Бедная душа. Но ничто не может свершаться против Божественной воли. В конце концов… А ваш отец, как он поживает? Бертран частенько рассказывал мне о своем старинном друге.