Джеймс Риз - Досье Дракулы

Их было две. Первой стояла подпись Фрэнсиса Тамблти. Кейн тоже сразу ее узнал и не преминул отметить:

— Знаешь, в его почерке появилось что-то новое, какая-то странная, не знакомая мне слабость.

— Боюсь, это не слабость, а скорее, наоборот, сила, которую он не способен контролировать.

Сверхъестественная сила, принадлежащая тому, кем он одержим.

— А это что? — Кейн указал на рисунки слева от подписи Тамблти. Они были написаны, точнее начертаны, более четко, и я узнал их сразу, потому что видел такие же в книге, позаимствованной у Баджа. И объяснил Кейну, что это иероглифическая подпись Сета.

— Святой Боже! — воскликнул Кейн.

— Нет, — поправил я его, — этот бог не свят.

Стоя рядом со мной, Кейн стал зачитывать вслух текст, написанный неуклюжими каракулями по-английски, в высокопарном стиле. Воспроизвожу его ниже по возможности точно с выделением слов, написанных рукой Фрэнсиса Тамблти, дабы подчеркнуть различие между ними и уверенным, решительным начертанием того, что исходило от Сета:

«Сердце мое, мать моя, сердце мое, мать моя! Сердце мое, суть моя! Ничто да не воспрепятствует правому суждению, и да не воспротивятся ныне моему возвращению в сонм властвующих те, кто сделал имя мое смердящим, и да не будет Сет обвинен вторично пред ликом Хранящего равновесие. Внемли мне ты, в ком обитают мои ка и кхаибит . [175]

Я внемлю тебе, о могучий Сет! Я внемлю тебе, дарующему силы моим членам. Да пройдешь ты сквозь меня. Да посетишь ты меня. Восстань же и обрети искупление!

И да внемлешь ты, и да обретешь грядущее Суждение, и да разнесешь весть о Том, кто был осужден неправо. И молвишь ты, чтобы сердце Сета было взвешено заново, и что Его сердце-душа засвидетельствуют в Его пользу, и да обретет Он искупление в Великом Равновесии. Ты объявишь, что нет в Нем скверны, и что не творил Он никакого зла, и даже уста Его не изрекали слов зла, когда Он ходил по земле, сколько бы ни приписывали Ему это клеветники. И тогда весы Истины падут перед Ним.

Ты был осужден неправедно, Сет могучий.

Да обратят же они внимание на взвешивание в равновесии собранных сердец Сета.

Я обращу внимание. Я соберу сердца.

На весы будут возложены сердца никчемных, дабы показать, сколь лживо перо Маат, и явить правоту Сета. И да станет взвешивание сих сердец оправданием Сета, и да восстанет он, и да восславится как возлюбленный Повелитель Двух Земель, и да воссядет он среди благословенных.

Итак, сие грядет, Сет могучий.

Сколь велик будет Сет, когда он восстанет!

Славься, Сет могучий! Восстань, о Сет могучий!

И да не произнесет никто свидетельства против Сета в присутствии Хранителя Равновесия. Сердце того, кто вымолвит слово против Сета, будет пожрано Аммитом, а душа его, связанная узами, да пребудет на Ладье Множеств на все времена, ибо Сет есть Время и он превыше всех прочих богов.

Так возглашает Сет.

Я есть Аммит. Я собираю и пожираю сердца по твоему велению, я буду терзать препятствующих, даже если их сердца ценны. Я буду терзать их по твоему повелению.

Так повелевает Сет».

И только уронив свиток на кухонный стол, я осознал, что брал его в руки. На моих и Кейна глазах он свернулся, как… как хвост скорпиона. Некоторое время мы оба стояли в ошеломленном молчании, пока мой друг не произнес строку из свитка:

— «Я буду терзать препятствующих…» Прав ли я, Брэм, воспринимая это как угрозу? Надо полагать, «препятствующие» — это мы?

Кейну хотелось, чтобы я сказал, что он неправ. Да только вот этого я сделать не мог.

— И если мы представляем ценность, то кто же тогда эти «никчемные»? Сомневаюсь, чтобы он имел в виду литературных критиков.

— Нет, — отозвался я, воодушевленный этим, столь редким в нынешних обстоятельствах проявлением юмора, убеждавшим, что Кейн пребывает в здравом уме, и умерившим, правда лишь слегка умерившим, мои опасения насчет угрожавшего ему нервного срыва.

— Мы не знаем, кого он подразумевает под «никчемными», пока не знаем, но я позволю тебе напомнить, что я видел Тамблти на Бэтти-стрит и слышал его повсюду в Уайтчепеле… А разве Уайтчепел не рассадник тех, кого принято называть «никчемными»?

— Ничего себе!

Кейн тяжело сглотнул и подвел итог:

— Начатое им дело не завершено. Свиток содержит предсказание. Предсказание и угрозу. Предсказание о скором падении «никчемного» — какого-нибудь бедного пьянчужки — это метафора Тамблти, обозначающая… убийство. И кроме того, угроза нам, пытающимся ему препятствовать.

Указав на свежую могилу во дворе и бросив взгляд на мои грязные руки, Кейн заключил:

— Собака была убита, чтобы предостеречь нас.

— Полагаю, это во вторую очередь, — сказал я. — В первую очередь, боюсь, это был очередной этап практики Тамблти в качестве Аммита — собирателя, Пожирателя Сердец. Ведь у бедной собаки было вырвано сердце… От мыши к кошке, от кошки к собаке, от собаки…

— К homo sapiens? О господи, Брэм, ты хочешь сказать, что он прогрессирует от низших видов к высшим?

Никаких слов больше не требовалось, и мы оба молча скребли раковину, глядя, как кровь и грязь кружатся в водовороте и исчезают в сливном отверстии.

Можно было бы и не писать о том, что вчера утром, после… всего этого , нам не слишком хотелось завтракать, да и вообще задерживаться в доме, подвергнутом недавнему поруганию. Поэтому мы оделись и направились в находившееся неподалеку заведение под названием «Заяц и арфа», где первым делом просмотрели утренние газеты, надо сказать, урывками, ибо и так получили достаточно новостей из мира теней. Но позже, к тому времени, когда уже и чай остыл, и тосты зачерствели, мы оба пришли к одному и тому же выводу: эту историю с кровью можно уладить с помощью надежной уборщицы. Тут нам малость полегчало.

Вытащив из кармана бумагу и карандаш, я взялся за письмо, адресованное миссис Лидии Квиббел, в недавнем прошлом смотрительнице за смотрительницами кошек «Лицеума», признав одновременно перед Кейном свою вину в ее увольнении.

— Я был крайне раздражен, когда уволил ее, — честно признался я. — Вообще-то эта особа мне нравилась и, более того, приносила определенную пользу. Она в театре следила за Тамблти, ну, как кролик следит за ястребом, и обходилась эта служба «Лицеуму» совсем недорого.

— Что ж, — сказал Кейн, — если немного моей наличности поможет побудить ее поработать на тебя, я буду считать, что деньги потрачены с толком.

К счастью, приблизительный адрес кошачьей смотрительницы миссис Квиббел — Кинг Джордж-стрит, Грейт-Уолворт — у меня сохранился, и именно туда я адресовал записку с предложением выполнить поручение, вознаграждение за которое будет пропорционально его «не слишком приятному» характеру. Предлагалось следующее: