Филипп Ванденберг - Свиток фараона

Внимание всех привлекала черноволосая напудренная дама, подстриженная «под пажа». На ней были мужской костюм, белая блузка и красный галстук.

— Леди Доусон, — представил даму назир.

Та приложила к губам двадцатисантиметровый мундштук, затянулась и выпустила облако дыма. Затем, внимательно осмотрев профессора с головы до пят, коротко спросила:

— Англичанин или американец?

— Из Кембриджа, — ответил Шелли.

— Ваше счастье, — бросила леди Доусон. — Американцев, да будет вам известно, здесь не особо любят. У них слишком много денег и очень мало манер. В Луксоре только сегодня рассказывали историю об одном американском полковнике, который в Нубии купил пигмейку. Она была всего метр ростом и почти полностью голая. Полковник держит ее как собачку. Французы и итальянцы считаются жуликами, впрочем, это недалеко от истины, потому что они в Египте заполучили лучшие места для раскопок. А немцы, бог мой, надежные и деятельные, но, к сожалению, бережливые и даже скупые. Иногда они живут в расчищенных гробницах, чтобы сэкономить на гостинице или пансионе. Поэтому их тоже здесь не очень любят. Нет, мы, англичане, лучше всего подходим под образ культурных европейцев, который сложился у египтян.

— Вы живете здесь, в Луксоре? — поинтересовался профессор Шелли.

Леди стряхнула пепел с сигареты в стоявшую наготове пепельницу и, сделав широкий жест, ответила:

— Сегодня в Луксоре, завтра в Асуане, в следующем месяце в Александрии…

— Как мне вас понимать?

— Очень просто, я живу на яхте. Может быть, вы ее уже видели, она называется «Исида». — И леди Доусон рассказала, что ее муж, сэр Арчибальд Доусон, владелец множества хлопкопрядильных фабрик в Средней Англии, пять лет назад, во время их свадебного путешествия по Египту, заболел малярией и умер. С тех пор она не покидала Египет и плавала на яхте, на которой провела счастливейшие часы своей жизни. То вверх по Нилу, то вниз. Почему? Она и сама не могла объяснить. У леди Доусон был низкий, глубокий бархатный голос, и когда она говорила, то кокетливо запрокидывала голову, глядя на сводчатый голубой потолок, разрисованный желтыми звездами.

— Какая своеобразная особа, — заметила Клэр Шелли, проходя вперед. Профессор кивнул. Несмотря на разговорчивость, эту женщину окутывал какой-то таинственный ореол. К тому же создавалось впечатление, что она наслаждается сознанием своей загадочности.

Жак Гильбер, дагеротипист (он настаивал на этом изысканном названии его профессии), вышагивал среди гостей, словно павлин, и все время носил с собой камеру в футляре из красного дерева на штативе. Он сразу же исчезал под черным покрывалом, как только замечал новый сюжет для своей работы. Организуя правильный свет для фотоснимка, он поджигал мешочек с взрывоопасной смесью для вспышки, и это каждый раз так пугало хозяина дома Мустафу-ага Аята, что он хлопал в ладоши, как маленький ребенок.

Конечно, профессор и его жена не увернулись от объектива камеры, но, прежде чем был сделан снимок, их окружили матросы, боксер, директор железной дороги и полдюжины других гостей. Всех их Гильбер хотел поместить на снимок и дал указание, чтобы они стояли ровно, приподняв подбородок, и не шевелились. Гильбер все отодвигал собравшийся народ, пока один из матросов на заднем плане не споткнулся и не завалил весь ряд, как костяшки домино. В тот же миг Гильбер поджег свою вспышку.

Говард Картер, сидевший в красно-синем кресле, с веселым равнодушием наблюдал за бешеной суматохой. Ему не нравились знаменитые гости, а те терпели его присутствие лишь потому, что от чудаковатого англичанина всегда можно было ожидать сюрпризов, причем на первый план выходила не значимость его научных открытий. Шелли избегал начинать разговор с Картером. Ему не хотелось, чтобы у присутствующих сложилось впечатление, что у него с археологом возникли какие-то тесные отношения. Вместо этого Шелли попытался поговорить с Аятом и спросить у него совета, что делать в случае с пропавшим слугой Омаром.

Мустафа-ага Аят мрачнел с каждой минутой и морщил жирный лоб, делая вид, что удивлен. Но, как и все египтяне, Мустафа был плохим актером, и профессор сразу понял, что консулу давно рассказали об этом происшествии. Мустафа скрестил руки на груди и заявил, что исчезновение парня — очень серьезная проблема, потому что уже много людей пропало и пока еще никого не нашли. И если он, Аят, может дать профессору какой-либо совет, то только один: не начинать расследование собственными силами, поскольку это слишком опасно.

Шелли хотел ответить, но тут музыка заиграла громче, и из-за расшитого золотом зеленого занавеса, виляя бедрами, вышла пышнотелая черноволосая танцовщица. Она исполняла танец живота. Под громкие аплодисменты красотка с трудом трясла волнующими формами, подняв руки над головой, словно у нее были связаны запястья. Ее ногти были окрашены хной, а глаза обведены черной тушью, что стало традицией еще со времен Клеопатры. Она призывно смотрела на зрителей, слегка приоткрыв рот и обнажив два ряда безупречно белых зубов.

— Ее зовут Фатма, — шепнул Мустафа профессору и, закатив глаза, пояснил: — Она — лучшая танцовщица от Каира до Асуана.

Шелли даже не знал, что на это ответить, он лишь кивнул и, присоединившись к остальным зрителям, стал хлопать в ладоши в такт музыке. Аплодисменты подстегивали Фатму к все более интенсивным движениям. Она била босыми ногами по коврам, которые покрывали пол из белого камня, поднимая небольшие облачка пыли. Каманги снова и снова повторяли одну и ту же мелодию, и на шелковистой коже Фатмы выступили сверкающие капли пота.

И только четыре человека, облаченные в национальную одежду, похоже, не были впечатлены этим сладострастным танцем. Они сидели у одной из колонн и потягивали дым через черные мундштуки, присоединенные с помощью трубок к стоявшему на полу латунному наргиле. Над ним из филигранно выполненной из красного камня верхушки в форме кегли поднимались белые облачка. Самым заметным из этой четверки был пожилой лысеющий мужчина, выставивший из-под галабии негнущийся протез левой ноги. Он что-то говорил собеседникам, подкрепляя свои слова жестами, как будто клялся, и время от времени недоверчиво оглядывался по сторонам, опасаясь, что их могут подслушать.

— Газеты пишут, — тихо бормотал он, — что генерал-губернатор Элдон Горст перед смертью вернулся в Англию.

— О нем нечего жалеть, — ответил худой молодой мужчина с каштановыми волосами, сидящий справа, — он никогда не дорастет до уровня Кромера.

— Какой бы ни был этот уровень, а хедив хочет съездить в Уайлтшир, чтобы навестить больного.

— Это невозможно!

— Забери его шайтан! — возмутился другой.