Антон Чиж - Формула преступления

— А-а-а? — издал Коля человекоподобный звук.

Осмотрев раскрытые чемоданы и комки одежды, словно обыск прошел, Родион многозначительно нахмурился:

— Так-так, господин Софрониди. В дорогу собираетесь. Или вернее — в побег. Далеко путь держите?

В ответ промычали что-то невнятное.

— Я и сам вижу: хотите скрыться. Чтобы и следов не нашли. Это глупо. Полиция везде сыщет, куда бы ни сбежали. Как хотели исчезнуть: на пароходе, поездом или так, на попутной телеге? Ничего из этого не выйдет. Не подумали, что везде или жандармы, или полиция. С такой приметной внешностью скрыться невозможно. Любой филер опознает. Это конец, Софрониди. Отбегались, теперь сознавайтесь.

Коля зашатался, как подрубленное деревце, и сел прямо на пол, вытянув голые пятки, а голову обхватив, как спелый арбуз. И все равно несильно уменьшился.

— О-о-ох, — раздался краткий, но жалобный стон.

Пока хозяин пребывал в глубоком нокауте, страшный гость внимательно осмотрел квартиру. Берлога художника не сильно отличалась от жилища Гайдова. Такое же окно, минимум мебели, чудовищный беспорядок из предметов живописи и прочего хлама. Только на станке-мольберте стояла картина из морской жизни.

— Вот что, господин Софрониди, мне ваши печали утешать недосуг. Рассказывайте, как убили Гайдова и похитили картину. На этом закончим…

— Нет… — отчетливо произнес Коля.

— Я почти все знаю. Хотите, расскажу? Утром рано постучали к Макару. Наверно, он просил накануне его разбудить. Зашли, увидели шедевр, потеряли дар речи, прямо как сейчас, поняли, что не сможете жить рядом с гением, поэтому гений должен умереть. Схватили тяжелое, ударили по затылку и картину в охапку. На лестнице вспомнили, что дверь надо запереть. Ключ знали, где лежит. Так ведь?

— Да… — ответили ему с пола.

Не совсем такого ожидал Родион. И логика тоже. Она — в особенности. Но делать нечего. Надо добираться до сердцевины.

— Куда дели картину?

— Не было картины… — вполне осмысленно ответил Коля. — Мольберт был. А картины не было.

— Зачем вино принесли, да еще и бокалы?

— Какое вино с утра, чай разве… Не мое…

— Зачем же Макара убили? Он же ваш друг…

— Не убивал, разве можно… Это грех, я верующий…

— А что ж тогда согласился! — погорячился чиновник полиции.

— Я — нет. Я ключ знаю, где лежит. Это — да… А то — нет…

Умеет ли ругаться логика последними словами, нам неизвестно. Но Родион готов был разразиться отборным лексиконом, которого набрался в участке. И только на свою голову. Это надо же так не понять человека! Позор, честное слово. Еще сыщик называется. Ну ладно, проехали…

— Во сколько к Гайдову стучали? — сдержанно спросил Ванзаров.

— После восьми, может, четверть девятого… Макар из-за двери говорит: «Иди, Коля, догоню тебя». Я пошел, зачем человеку мешать. Подождал его в Обществе, обратно пошел. Прихожу, стучу — тихо. Меня соблазн взял, грех это, но ничего не поделать. Макар все дразнил, говорил: ему сюжет отменный подсказали, а какой именно — скрывал. Извел всего. А тут случай подворачивается. Вытащил ключ, захожу… а он лежит. Так испугался, что не помню, как дверь закрыл. Убежал, в трактире сидел, не знаю, как людям в глаза смотреть…

— Зашел и сразу понял, что Макар мертв. Не каждый криминалист на это способен.

— Так ведь кровищи сколько натекло…

— До которого часа вас не было?

— Обернулся быстро, с полчаса, наверно.

— На обратном пути встретили друзей?

— Конечно, всем же рано сказали прибыть. Илюшку и Ольгерда…

— Где на них наткнулись?

— На Большой Морской.

— А на лестнице?

— Никого не было…

Ванзаров выставил ладонь:

— Прошу ключ.

Поднявшись, словно мост над рекой, Коля пошарил над вешалкой и протянул полированную железку.

— Остаетесь под домашним арестом. Сидеть в квартире и не делать глупостей. Дом находится под наблюдением филеров. Любая попытка к бегству закончится арестом. Если делать нечего — приберитесь в квартире. Все-таки музам служите, стыдно в таком художестве обитать. Еще художник называется…

Софрониди покорно сник.

Проверив, что дверь заперта, а Коля вздыхает и охает взаперти, Родион положил ключ на верх двери. Следовало выпустить из-под ресторанного ареста заклятых друзей и проверить их квартиры, но тут открылось искушение, не поддаться которому было выше сил. Чиновник Кушкин так спешил закончить дело о самоубийстве, что не опечатал жилище. Заходи кто хочешь. Если знаешь, как открыть.

Стараясь не скрипнуть, Родион проник в квартиру Макара. Тело увезли. Но дух остался. И беспорядок нетронутый. Хлам на полу, ворох черной ткани у короба-шкафа, склад холстов у стены. Обступая подсохшую лужу, он подобрался к столу и понюхал бокал. От бордовой жидкости несло бессарабской кислятиной. Сухарь яичницы и тот лучше благоухал.

Следовало что-то сделать. Вот только бы знать, что именно. Вскрыть пол? Простучать стены в поисках гигантского тайника? Разобрать потолок? Даже на чердак лезть бесполезно. К нему ведет шаткая лесенка, а люк такой узкий, что не каждый протиснется. Например, некоторым чиновникам полиции и пробовать не стоит.

Открыв окно, он выглянул наружу. До крыши достать невозможно, даже если встать на подоконник. А по бокам отвесная стена. Вокруг не нашлось и узкой ниши, чтобы картину поставить.

Стук каблуком по паркету доказал: под ним никаких пустот. Да и в одежном ящике только струганые доски. Как последнюю надежду, Родион перебрал склад подрамников. Начал с больших, перешел к средним и добросовестно изучил совсем маленькие. Наброски, начатые картины, эскизы к студенческим работам и небеленый холст. Все, что осталось от юного гения. Для истории живописи, быть может, пригодится, но для розыска — обычный мусор. Не лучше того, чем усыпан пол.

Поддев носком ботинка скрюченный гвоздик, он принялся расшвыривать сор, как опавшие листья. Шуршало похоже. Под этот шорох логика что-то пролепетала. Задумавшись, Родион не разобрал и переспросил у вредной дамы. Тогда логика повторила отчетливо и по слогам. Это было как откровение. Или прозрение. Как кому нравится. Так просто и понятно, что и спорить не о чем. Все наконец встало по своим местам, там, где и должно быть. Особенно завтра в полдень.

В родительском доме Ванзаров оказался ближе к полуночи. Вид имел слегка взбудораженный, словно выиграл на скачках миллион, а костюм — в пятнах необъяснимого происхождения. Во всяком случае, объяснить матушке, откуда заявился писаным красавцем, отказался. Его не стали бранить, а незаметно обнюхали на предмет водочных паров. Кроме ненормального блеска в глазах, улик загула не обнаружилось. Даже проницательная тетка Мария не смогла вынюхать. А уж она-то прошла школу двух мужей, любой женщине сто очков вперед даст.