Юрий Губин - Происхождение человека и человечества.

Отсюда вытекает то, что культуры как феномен человека, фактически не переходят одна в другую, а всегда начиналась как бы заново, на новом эволюционном уровне. В данном процессе используются наработки прежних протокартин мира отбрасывая бесполезные, строя новые на базе врождённых феноменов психики, которые, кстати, формируются по вневременным законам человеческой природы и плавно переходят из одного качества в другое. Таким образом протокультура хабилисов, а затем и культура эректусов (Homo erektus - Человек прямоходящий - архантроп) представляла собой неизменяемый пакет культурных моделей, который был статичен в своей сути и изменялся только согласно определённым статусам и периодам антропогенеза, проявлявшимся в несовместимой с прежними культурными константами.

Любой компонент зарождающейся протокультуры гоминид уже отличался от компонентов животного мира тем, что он становился одновременно и знаком и значимой системой. Например, прямой взгляд на любом уровне организации млекопитающих имеющих бинокулярное зрение это знак агрессии и только у наших предков он превращался в способ принуждения, к каким-либо необходимым действиям. То есть это уже была значимая система, и она стала развиваться потому, что гоминиды одному и тому же процессу или явлению, в зависимости от обстоятельств, вынуждены были предавать два и более значения. Хотя данный процесс был длительным и сложным.

Компоненты окружающей природы, не востребованные как значимые системы, воспринимаются как фон. (Вспомните мы говорили, что для животных вся окружающая природа воспринимается как фон из которого по необходимости вычленяются из неё жизненно важные компоненты поэтому он застывшее отображение действительности). Фон вокруг гоминид уже не стоит на месте это уже поле их деятельности хотя оно и ограниченно функциями мозга.

Все это творилось в тесно спаянных популяционных формированиях и тех функциональных структурах – предшественниках, в которые феноменом «Пра Мы» было привнесено из охотничьих групп коллективное мышление, которое, в конце концов, превратилось в смысл жизни популяций, а затем и праобщин. Оно и было основополагающим. К нему хабилисы, а позднее и архантропы были генетически предрасположены со времён зарождения первых охотничьих групп. На его поле стало выкристаллизовываться новые ролевые участия подгрупп женщин, подростков и стариков, к которым примыкали больные и увечные, но только при оседлых периодах жизни и достаточности пищевых ресурсов.

Проходя через сознание пока ограниченное психическими, физиологическими и онтогенезисными возможностями данных гоминидных форм, объекты окружающего мира становились значимыми объектами и даже системами в рамках пока ещё слабого, но определяемого культурного поля. В какой-то степени они были уже регулируемыми в проявлениях адаптационной деятельности*. Теперь её можно назвать, хотя и с некоторой натяжкой, культурной деятельностью, но в основе, которой пока лежали бессознательные комплексы и сценарии взаимодействия, зарождающиеся внутри формирующихся социумов, и проявлявшихся в контактах с окружающей действительностью. Вот внутри этих бессознательных сценариев стали конкретизироваться определённые понятийные блоки, которые в психологической антропологии стали называться культурными константами.

Через призму охотничьих сценариев сценарии жизни стали «набухать» социальной и культурной информацией по взаимодействию между протоструктурными формированиями популяций и что самое важное они стали влиять, хотя пока и слабо, на использование охотничьих сценариев в других сторонах жизни, которых пока было ещё мало. Таким образом, восприятие определённой ситуации и проведение при этом определённой деятельности как ответ на неё, становятся тесно связанными на новом понятийном уровне. Это значит, что уже начались психологические процессы ни как не животного вида. На их базе хабилисы стали учиться способам восприятия окружающей действительности выходящих за рамки животных инстинктов.

В связи с этим можно предположить, что в появляющихся охотничьих сценариях уже имелась как протосоциальная, так и протокультурная информация, определённая в зачатках общественных взаимодействий. Кроме того, подсознательный контекст вероятно уже влиял на использование вариантов самих сценариев. Фактически каждый сценарий это был вариант охоты на определённый вид животных, причём в определённой ситуации и поэтому каждое событие сценария уже стало оформляться культурно и, кроме того, оно было тождественно прошедшему значимому моменту сценария и воспринималось окружающими как непосредственное событие.

Участвуя в пока ещё малом количестве жизненных сценариев, обусловленных разумной деятельностью, гоминиды подсознательно связывали восприятия и деятельность через развивающуюся коммуникационную систему с двумя тесно взаимосвязанными процессами протосоциальным и протокультурным. В связи с этим хабилисы, а затем и архантропы стали строить взаимоотношения внутри культурной системы, которую сами и создавали как адаптационную. То есть между протоструктурными формированиями популяций, а затем и структурными формированиями праобщин в первую очередь вырабатывались взаимосвязи и взаимодействия. Именно в данном контексте складывались жёсткофиксированные установки на восприятие окружающей действительности под действием зачаточных компонентов обобщённой культуры и в рамках нарабатываемой картины мира каждой праобщины в отдельности, которые постепенно превращались в прототабу, а затем и табу. Теперь уже можно сказать, что восприятия стали культурно психологическим процессом.

Глубокое трансформирование условий являлось проверкой на эффективность действий возникающих при этом новых поведенческих инноваций, как способов адаптационной потребности к кардинально новым условиям проживания. Именно к новым, потому, что при постоянности параметров окружающей среды и неизменности ландшафтов, в которых проживали праобщины инновации не приветствовались. Какие-либо изменения предотвращались уже выработанными в процессе жизнедеятельности определёнными запретами. Это было начало начал такого своеобразного мышления, окончательно сформировавшееся у архантропов, которое было насквозь пронизано компонентами запретительной системы. Многие, из них затем было восприняты первобытными племенами Homo Sapiens как древние виды запретов – прототабу, которые имели огромное значение в жизни первых людей. Эти запреты ставили в жёсткие рамки биологические инстинкты, определяя для них в социальном бытие ограниченные возможности действия. Как сказал С. Рейнак: «…Табу это преграда, возведённая против разрушительных и кровавых стремлений являющихся наследством человека, полученным от животных»*