Николь Апсон - Печаль на двоих

— Морэг, почему бы вам не взять сегодня выходной? У вас в мое отсутствие было столько хлопот — вам надо хоть немного отдохнуть.

Служанка посмотрела на хозяйку с изумлением:

— Но я еще даже не начала распаковывать ваши вещи!

— Я этим позже займусь сама, — твердо сказала Джозефина. — Пойдите и купите подарков к Рождеству… В общем, делайте что хотите.

— А как же быть с этой протечкой?

Джозефина чуть не высказалась о протечке в выражениях, за которые ею гордилась бы даже Ронни, но сдержалась.

— Перед тем как уйдете, подставьте под нее ведро, а я позабочусь об остальном. — Она помогла Морэг надеть пальто. — Кто-нибудь звонил, пока меня не было?

— Звонила ваша сестра. Они с мистером Дональдом приезжают на следующей неделе в четверг вместо пятницы. А ваш отец сказал, что на ужин не придет, — просил, чтобы кушали без него.

Услышав, как стихают на дорожке шаги Морэг, Джозефина с облегчением вздохнула, пытаясь вспомнить, когда в последний раз оставалась в своем доме одна на целых восемь драгоценных часов. В комнате все еще пахло цветами Марты. Этот запах, витавший в вагоне ночного поезда, сопровождал ее всю дорогу из Лондона в Инвернесс, напоминая — если такое напоминание было необходимо, — что в ее жизни появилось то, от чего сбежать не так-то просто. Она взяла почту, прошла в заднюю часть дома, в маленькую гостиную с камином, и, опустив ноги на плиту перед ним, села разбирать почту.

Книга оказалась романом «Грозовой перевал» — чудесное издание в кожаном переплете с золотым тиснением и еще не разрезанными страницами. Когда она сказала Марте, что не читала этот роман, та, не в силах поверить, восприняла ее слова почти как личное оскорбление. И Джозефина знала: не успеет она оглянуться, как роман очутится в Инвернессе. Извинившись перед Эмили Бронте, она принялась за письма Марты. В одном из конвертов лежали новые, обещанные Джозефине страницы дневника, а в другом — короткая записка.

«У меня не было времени передать тебе это лично, так что я полагаюсь на милость Его Величества почты и надеюсь, что мои послания доберутся до Краун-коттеджа, если уж мне самой это по не силам. Похоже, что и тебе, и мне предначертано судьбой проводить время в поездах, и эти поспешные отъезды входят у нас с тобой в привычку. Ты ушла из моей жизни и тем самым снова нанесла ей тяжкий удар, и все же сегодня вечером я почему-то чувствую себя гораздо ближе к Инвернессу, чем когда-либо прежде.

Лидия сказала мне, что собирается пригласить тебя к нам в Тэгли на Рождество. Забавно: примешь ты это приглашение или нет? Я бы на твоем месте приняла, хотя бы для того, чтобы со злодейским умыслом поразвлечься, наблюдая, как каждый из нас будет себя вести, но твой шотландский этикет, наверное, такого не позволит? Я так и слышу, как ты говоришь: „Прекрати свою глупую болтовню“. Но, Джозефина, иногда без нее просто не обойтись. Однако не давай себя ею одурачить. И не сомневайся ни на минуту в том, что я тебя люблю».

Уж что-что, а это Джозефина знала с той минуты, как Марта впервые прикоснулась к ней, и истинность ее любви она ощущала каждое проведенное с ней мгновение. Джозефина со стыдом вспоминала, как ни за что не хотела признавать, что Марта ее действительно любила. И хотя сидевший в ней посторонний наблюдатель настойчиво твердил, что бессмысленно любить того, с кем быть не можешь, впервые в жизни иной голос говорил ей, что отвергнуть собственную любовь уже не в ее власти.

Джозефина бросила взгляд на остальную почту — среди которой, как и ожидалось, была открытка от Лидии — и отложила ее в сторону. Прежде всего надо сделать совсем другое, сделать это для Джерри — то, что еще сегодня утром, когда они вместе завтракали, казалось ей совершенно невозможным. Сознательно или нет, но она недооценила любовь Джерри к Лиззи Сэч, сочтя ее не более чем юношеским увлечением. Однако теперь поняла, что дело не в том, что Джерри недостаточно любила Лиззи, а в том, что она, Джозефина, не способна была представить, насколько сильной оказалась эта любовь.

Полная решимости исправить свою ошибку, она села за пишущую машинку, чтобы раз и навсегда покончить с делом Сэч и Уолтерс. Последнюю главу ее книги прочтет только один-единственный человек, и тем не менее глава эта будет самой важной.

Энсти, колледж физической подготовки, Бирмингем, среда 14 июня 1916 года

Лиззи громко постучала в кабинет Селии Бэннерман и, не дожидаясь ответа, толкнула дверь и вошла внутрь. Мисс Бэннерман сидела за столом и дописывала лежавшее перед ней письмо, делая вид, что не замечает неожиданного вторжения. Лиззи с отвращением и едва сдерживаемым гневом наблюдала, с какой высокомерной медлительностью ее преподавательница водит пером по странице. Однако в конце концов она остановилась и с улыбкой взглянула на Лиззи:

— Мисс Прайс, чем могу быть вам полезной в это позднее время?

— Может, вы хотели сказать «мисс Сэч»?

К удовольствию Лиззи, ее слова, несомненно, выбили Селию Бэннерман из колеи, и, воспользовавшись этим преимуществом, девушка бросила на стол перед ней письмо. Лиззи, утром получив это письмо, приберегала его на вечер как спасение от своих повседневных мук, а когда наконец прочла, то оказалось, что оно рушит ее жизнь — рушит до самого основания. Девушка нетерпеливо поглядывала на Бэннерман, пока та не торопясь читала письмо, возвращаясь то к одной, то к другой фразе, и не понимала, как она могла уважать эту женщину и как могла ей доверять.

— Джеральдин не должна была вам всего этого рассказывать, — дочитав письмо, невозмутимо произнесла Бэннерман. — Она поступила безрассудно и безответственно, и мне жаль, что вы узнали обо всем этом таким именно образом.

— Она должна была мне это рассказать! — выкрикнула Лиззи в бешенстве оттого, что в голосе Селии Бэннерман не почувствовала и капли раскаяния. — Не сваливайте свои промахи на нее — она ни в чем не виновата. Похоже, среди тех, кто меня окружает, Джеральдин единственная говорит мне правду, и, слава Богу, она мне это сказала. По крайней мере есть хоть один человек, которому я могу доверять. — Лиззи умолкла, а потом заговорила снова, но уже гораздо спокойнее. — Судя по вашим словам, то, что в письме, правда? И вы все это время знали о ней?

— Да, это правда, и я понимаю, как тяжело вам теперь, но…

— Вы все понятия не имеете, что я переживаю. Вы все считали себя такими умными — все за меня в жизни решали и обращались со мной как с ребенком, — но теперь этому конец. Наслаждайтесь вашим драгоценным колледжем и вашей карьерой, а я в этой чертовой тюрьме не останусь ни дня.

— Бросьте глупить, Элизабет, и успокойтесь. Ну куда вы поедете?