Николь Апсон - Печаль на двоих

Несколько женщин расположились в комнате маленькими группами и поодиночке: кто-то играл в карты, кто-то читал газету, — и заполнявший комнату тихий шелест беседы время от времени перемежался смехом или легким звоном чашек и блюдец. Все здесь говорило о привилегированности, однако большинству этих женщин, чтобы попасть сюда, пришлось изрядно потрудиться. Джозефина прекрасно помнила, как она гордилась тем, что ее приняли в этот «Клуб Каудрей». Для нее, как и для многих женщин ее поколения, членство в частном клубе знаменовало впервые обретенную, бесценную независимость. И даже теперь, десять лет спустя, когда успех в литературе и драматургии более чем оправдывал положение Джозефины в этом клубе, то прежнее радостное возбуждение до сих пор не притупилось: здесь она в полной мере ощущала женскую солидарность, к которой успела привыкнуть еще в годы отрочества и ранней юности. И как бы ее такой факт ни смущал, у Джозефины хватало честности признаться себе, что она до сих пор ощущает потребность в принадлежности к какому-нибудь сообществу.

— Джозефина, простите, что заставила вас ждать, но случилось нечто неожиданное. — Селия торопливо, с виноватым видом подошла к окну, и Джозефина встала ее поприветствовать.

— Ничего страшного. Если вы заняты, мы можем поговорить в другой раз.

— Нет-нет, я очень рада вас видеть. И честно говоря, мне отчаянно хочется вырваться хоть на полчаса из этих комитетов, сборов пожертвований и политических интриг, так что на самом деле вы мне делаете одолжение. — Селия жестом пригласила Джозефину сесть и сама устроилась в кресле напротив. — Вы знаете о благотворительном вечере на следующей неделе? Конечно, знаете — вы ведь дружите с Ронни и Леттис Мотли, верно? Они шьют замечательные костюмы.

Так вот, Эмми Коуард считает, что у меня, кроме этого вечера, нет никаких других забот, а так как мы исключительно благодаря ей заполучили Ноэла, [1] Коуард, Ноэл Пирс (1899–1973) — знаменитый английский драматург, режиссер, актер и композитор. — Здесь и далее примеч. пер. я просто не могу лишить ее этой иллюзии.

Джозефина рассмеялась:

— После смерти леди Каудрей такого сорта работы у вас, наверное, хоть отбавляй. Представляю, как непросто добиться того, чтобы в этом клубе дела шли гладко.

Селия криво усмехнулась:

— Неужели это так очевидно?

— Вовсе даже нет. Но когда в одном месте собирается столько успешных женщин, рано или поздно столкновения между личностями неизбежны.

— Если бы дело было только в их характерах! Тут все гораздо серьезней: суть в самих принципах, на которых и колледж, и клуб были основаны. Вы читали сегодняшнюю «Таймс»?

Джозефина покачала головой.

— Раздел писем читателей пестреет жалобами медсестер: мол, пожертвования, собираемые на их нужды, используются на заведения, в которых живут те, кто с больными никогда и рядом не стоял. Они не называют наш клуб по имени, но всем и так понятно, какое заведение медсестры имеют в виду.

— Но ведь тут взаимная выгода. Разве пожертвования не идут на колледж медсестер?

— Конечно, идут. Но блюстители чистоты нравов предпочитают об этом не думать. Один неверный шаг, и нас расколют на две части, а если подобное произойдет, я даже не представляю, как выживет клуб и как выживет колледж.

Джозефина вступила в клуб, находясь в лагере медсестер, но теперь перешла в другую профессиональную область. Поэтому она прекрасно понимала и ту и другую сторону.

— А что вы сами об этом думаете? — спросила Джозефина, приветливо кивнув Джеральдин, которая в это время усаживалась за соседний столик, и игнорируя ее усмешку.

Селия вздохнула:

— О, я-то за разнообразие. Леди Каудрей всегда говорила, что, если не проводить хотя бы часть своего досуга в беседах с женщинами других профессий, это неизбежно приведет к узости мышления. И я не могу с ней не согласиться. И я считаю, что обязана бороться за ее идеи, хотя боюсь, что сражение будет нелегким. А тут еще, помимо всего прочего — но это только между нами, — в последнее время в клубе кто-то занялся мелким воровством. Несколько женщин заявили о пропажах. Ничего особо ценного не исчезло — шарфик тут, мелкие деньги там, — но это страшно неприятно и мне пришлось привлечь полицию. Разумеется, без огласки. А вот и Тили с напитками.

Джозефина обернулась и увидела молоденькую официантку с подносом, на котором стояли два стакана с некоей жидкостью.

— Я взяла на себя смелость и заказала нам по стаканчику джина. Беседу об убиении младенцев в Финчли мне на трезвую голову не потянуть, а пить в одиночку я не согласна. — Селия бросила взгляд на лежавшие на карточном столике бумаги. — Вы хотите, чтобы я это прочла?

Джозефина кивнула и подтолкнула напечатанный на машинке текст к Селии, изумляясь, с какой легкостью они вернулись к давнишним своим отношениям — учительницы и ученицы. Наблюдая, как эта пожилая женщина медленно читает страницу за страницей, Джозефина вдруг вспомнила, при каких именно обстоятельствах она впервые услышала те имена — Амелия Сэч и Энни Уолтерс. Случилось это летом, во время ее последнего года учебы в Энсти, перед самыми экзаменами, когда заниматься приходилось день и ночь и все были на взводе. Необходимость успешно сдать экзамены тяжким бременем ложилась на студенток колледжа, особенно на самых старших, которым предстояло немедленно искать работу, и потому в комнате для занятий, где с полдюжины выпускниц, не поднимая головы, выжимали все возможное из последних минут подготовки, стояла гробовая тишина. Обычно стоило высокой, представительной Селии Бэннерман войти в класс, тут же все замирали, но в тот вечер она, должно быть, уже какое-то время находилась в комнате прежде, чем ее заметили. Когда Джозефина подняла глаза, Селия уже стояла возле окна, глядя на своих подопечных с глубокой печалью. Одна за другой, они поднимали на нее взгляд, и когда Селия поняла, что все готовы ее выслушать, она заговорила — тоном спокойным, но мрачным. Студентку первого курса Элизабет Прайс нашли в физкультурном зале мертвой. Тело висело на одном из канатов, и не было никаких сомнений в том, что она покончила жизнь самоубийством, — об этом говорила найденная в ее комнате записка. Мисс Бэннерман объяснила, что настоящая фамилия Элизабет была Сэч и что она приходилась дочерью женщине, которую повесили за злодейское преступление — убийство младенцев. Девочку взяли на воспитание совсем маленькой, и она понятия не имела о своем истинном происхождении. Однако Элизабет каким-то образом узнала правду, и, как следовало из записки, жить после этого ей оказалось просто не под силу. Селия Бэннерман обычно двигалась с легкостью танцовщицы, но в тот вечер она покидала их комнату, едва волоча ноги. Лишь позднее Джозефина узнала, что Селия винила себя в смерти Элизабет Прайс.